— Которому из? — С усмешкой спросила Александра. Старичок растянул губы в улыбке. Неужели она ему поверила?
«Оба хороши. Один другого подлее! Но, знаешь, Гордеев всё-таки… человек».
Что он хотел этим сказать? И это ли он хотел сказать вообще? По крайней мере, Александра поняла его странную жестикуляцию именно так: «Гордеев всё-таки человек». И долго потом она ещё вспоминала эти слова, пытаясь понять, что же они на самом деле значили.
— Хорошо. И последний вопрос. — Это Александра вспомнила, уже когда Рихтер провожал их к выходу. Он послушно остановился, внимательно глядя на неё, и тогда Саша спросила: — Что случилось с Сандой?
Ответ был очевиден и прост. Можно было не спрашивать.
Но всё равно показалось дико — то, как запросто он изобразил эти страшные слова:
«Он её убил».
Это и Мишель понял, по его характерной жестикуляции. Он не знал, кто такая Санда, и кто избавил мир от её существования, но все эти бредовые россказни ополоумевшего немого старика с каждой секундой нравились ему всё меньше и меньше.
— Так я и думала, — сказала Александра, кивнув Максиму Стефановичу.
И только у порога догадалась спросить о его самочувствии. Господи, как ей стало стыдно в тот момент! До чего докатилась, подумать только! Эгоистка, эгоистка, такая же, как Волконский — вот уж воистину, с кем поведёшься! Ворвалась вихрем к бедному одинокому старичку, вынула ему всю душу, заставив выложить самые сокровенные тайны, оберегаемые столько лет, и уже собиралась спокойно умчаться по своим делам, добившись от него всего, что ей было нужно! А про его больную спину, про его хромую ногу, про его усилившуюся к старости головную боль — про это она спросила?
О-о, папенька был бы в восторге! Молодец, Саша! Ещё пару дней в обществе этих аристократов, и тогда точно станешь такая же, как они! Абсолютно ни до кого нет дела, кроме самой себя и своих проблем! Браво!
«Но я же вспомнила, — пыталась оправдать она саму себя, — вспомнила… потом…»
Ах, до чего тоскливо! Но любую тоску жирным крестом перечёркивало обязательство перед Мишелем. Она должна была ему всё рассказать.
Как она это сделает — другой вопрос, но она знала, что должна.
Этого хотела Юлия Николаевна. Хотела, чтобы он знал.
И пока Максим Стефанович, обрадованный и польщённый тем, что кого-то, кроме него самого, ещё интересуют его старческие болячки, жаловался на постреливающую поясницу и усталость в ногах, Саша слушала его вполуха, и пыталась представить реакцию Волконского на всю эту историю.
Увы, слишком неоднозначно. Он мог как согласиться — Рихтер прав, он лучше других знал Юлию Николаевну, и ему о её тайнах могло быть известно чуть больше, к тому же, и Кройтора он тоже знал! — так и категорически заявить, что всё это маразматический бред одинокого старика, выдуманный им, чтобы разнообразить свой скучный досуг.
Но одно было известно наверняка: просто так это не пройдёт. С лёгкостью он это всё точно не воспримет, каким бы сильным он ни был. И нужно было преподнести ему эту правду так, чтобы не слишком сильно травмировать его израненную душу, он ведь и без этого так много пережил…
Александра обернулась на шум подъезжающей пролётки, цокот копыт отвлёк её от собственных тяжёлых мыслей, и она взмахнула рукой, призывая извозчика остановиться. Пока извозчик сворачивал с дороги на её зов, Саша повернулась к Рихтеру.
— Максим Стефанович, пояснице вашей необходимо тепло, вы не смотрите, что на улице тепло, весна-то она ох какая обманчивая! А колено, как обычно, каштановой настойкой на спирту, её вам ещё мой папенька рекомендовал! И к лету будете как новенький, мы с вами на пару ещё заплыв к тому берегу устроим!
Мишель очень надеялся, что это она не всерьёз, а Рихтер, судя по его озорной улыбке, надеялся как раз на обратное. Видимо, былого задора ещё не растерял, и не отказался бы полюбоваться на стройную девушку в облегающем купальном костюме! Он послушно кивнул, точно прилежный ученик. На лице его вновь зажглась лучезарная улыбка, а потом он взял обе Сашины руки в свои, и в этом жесте было столько невыразимой нежности, что она едва ли не расплакалась.
Ну а потом, не нарушая традиций, крепко обнял её на прощанье. За этой трогательной сценой даже извозчик с любопытством наблюдал, посмеиваясь в усы.
— Спасибо вам огромное, Максим Стефанович, — прошептала Александра, чувствуя на себе пристальные взгляды со стороны. — Вы очень помогли. И не болейте, пожалуйста! Я обязательно приеду вас навестить, как только смогу!
«Конечно, милая. Конечно, приезжай, тебе здесь всегда рады!»
Она согласно кивнула, и подошла к извозчику.
— Довезёшь до Большого дома, любезный?
Ванька явно такой удачи этим утром не ожидал, и послушно закивал, мигом убрав ехидное выражение со своего лица, дабы не спугнуть таких выгодных клиентов.
— Это так у вас здесь называется имение? — Полюбопытствовал Мишель у Саши.
— Его испокон веков так называли. Наверное, это из-за того, что особняк размерами, действительно, огромный, в разы больше пусть даже самого большого здания в городе, — ответила она, и, сделав шутливый реверанс Рихтеру на прощанье, направилась к извозчику.
Мишель подумал немного, и, подойдя к Рихтеру, протянул ему руку.
— Не знаю, что вы ей там сказали, но всё равно спасибо, — произнёс он. Рихтер ответил на рукопожатие, согласно кивнул: пожалуйста. А потом вдруг улыбнулся, казалось, совершенно без причины, и, кивнув в сторону Александры, перед которой извозчик уже открыл дверь пролётки, и взмахнул рукой.
«Она хорошая девушка. Не давайте её в обиду. Пожалуйста, позаботьтесь о ней!»
Как ни странно, Мишель его понял. Тут не нужно было в совершенстве знать язык жестов, чтобы догадаться, что имел в виду Максим Стефанович, когда он так добродушно улыбался, глядя на Александру. И что ему нужно было на это ответить?
— Я постараюсь, — сказал Мишель. Он всё ещё сомневался, что понял Рихтера правильно, но тот просиял, и согласно кивнул: уж постарайся, пожалуйста! И, положив руку на его плечо, слегка сжал его в приободряющем жесте.
Как-то это было… странно. В том мире, где жил Мишель, никогда не было искренности. Не было, и быть не могло по определению. Там льстили, заискивали, лебезили, и стремились угодить. Но чтобы вот так, по-отечески, с добродушной улыбкой на лице, разговаривать с самим князем Волконским! Нет, такого прежде не бывало. Но это не показалось ему жесточайшим нарушением этикета. Немного необычно — да, но вовсе не неприятно и унизительно.
Как будто так и должно быть.
С такими мыслями он подошёл к пролётке, куда уже успела усесться Александра, и, почувствовав на себе пристальный взгляд Максима Стефановича, обернулся. Старик подошёл к калитке, облокотился о деревянные прутья, и пристально смотрел на них. Потом улыбнулся. И Мишель улыбнулся ему в ответ, от чего улыбка Рихтера непроизвольно сделалась ещё шире.