Читать интересную книгу Путешествия по Африке - Василий Юнкер

Часто появлялись перебежчики из вражеских племен абармбо. Они тосковали, стремились вернуться к своим хижинам и полям, но большая часть еще бродила по глуши. Самым упрямым из них был Бобели, который тянул за собой на гибель и остальных.

Сообщение с Мамбангой после моего возвращения вначале еще поддерживалось через гонцов. Сначала гонцом был Дембе-Дембе, затем другие. Но если случалось, что гонец задерживался на несколько дней, то сразу вновь строились самые дикие предположения, которые прекращались с возвращением посланца, обычно с подарками от Мамбанги Гауашу.

Абармбо по нравам и обычаям ближе всего стоят к племенам мангбатту, но очень сильно отличаются от них языком. Их домашняя утварь из дерева и железа, как и военное снаряжение, очень схожи, но при этом их изделия, как и у амади, стоят на низкой ступени.

Говоря об особенностях абармбо, упомянем, что женщины выражают скорбь по утере своего мужа и повелителя ношением много раз обвязанной вокруг передника толстой веревки из лыка. У других племен траур выражается иначе. Например, в Макарака посыпают тело пеплом и землей, а часто сбрасывают и набедренные повязки. Женщины мангбатту, считающие длинные волосы важным украшением, овдовев, стригут коротко волосы, покуда не выйдут снова замуж. Вообще в Африке принесение в жертву волос является распространенным выражением скорби по покойникам. Но и у этих детей природы мода прогрессирует соответственно времени. Так, здесь со времен войны с Мамбангой стали очень скоро важным предметом моды и обмена латунные гильзы от расстрелянных ремингтоновских патронов. И действительно, эти франты едва ли смогли бы найти какой-нибудь предмет, который бы лучше подходил для всовывания в круглые дырки мочек, чем эти отполированные, блестящие гильзы. У абармбо процветает и аристократический обычай отращивания длинных ногтей. Я видел там ногти длиной в 5 см. Сестра Мамбанги даже носила нанизанные на шнурок длинные ногти в качестве редкостного ожерелья на шее.

В последние восемь дней сентября шли большие ливни, и 29 сентября я впервые за это второе путешествие по Центральной Африке увидел град.

Я пока послал гонцов к Мазинде, чтобы разведать относительно моего ящика. Но они вернулись, потому что по Уэле прошел слух, будто бы у амади недавно вспыхнула война и хижины Мазинде сожжены. Будучи маловером по отношению к слухам, я вновь послал их с Дембе-Дембе, и действительно эти вести оказались лживыми.

Октябрь на станции начался празднествами, которые должны были отметить переход одного из подчиненных Бо-бели вождей к Гауаш-эфенди. В таких случаях, как при всех больших собраниях туземцев, из предосторожности не разрешалось всей публике входить на станцию и даже у входящих на время их пребывания отнималось у входных дверей оружие. Многие мангбатту и абармбо в мирное время носят, вместо пик, лишь длинные, часто красиво изукрашенные палки. Опираясь на такую палку, приходил ежедневно Буру на станцию. Он был приветлив, располагал к себе и был подлинно достойным старцем, но притом достаточно юношески гибким, чтобы хорошо сражаться копьем. Его длинная седая борода, благодаря красной окраске тела и рук, тоже приобрела красный цвет, вероятно, не непредумышленно. Стоит отметить, что я как раз там нашел относительно много старых людей. Даже отец Буру, совсем морщинистый старичок, часто веселил нас шуточными движениями и подражанием танцам. Быть может, долголетие отдельных абармбо вызвано здешними случайными обстоятельствами, потому что негры этих краев обычно умирают в молодые годы.

Дальнейшим мирным переговорам очень препятствовали, как обычно, бесконечные сплетни и лживые слухи о враждебных намерениях Мамбанги. Так, абиссанга будто бы рассказали мангбалле, что Мамбанга вступил в кровную дружбу со мной только из расчета, чтобы мы его не боялись, но все же нападет на станцию, когда она будет плохо охраняться, а затем убежит через Бомоканди к Санге. Все эти слухи, естественно, находили среди черных солдат и арабов легковерных, тем более что полуарабы, находясь в плену своих суеверий, добавляли к ним и суеверия негров, мапинге и бенге. Они предполагали, что и я должен иметь средства для вопрошения судьбы, и обязательно хотели повидать мой «мапинге». Наши письма, равно как и бумаги с записями, либо печатная бумага, часто толкуются ими как вопросы судьбе или аппарат оракула.

Мамбанга не способствовал успокоению мыслей. Он, правда, посылал к Гауашу несколько раз гонцов с изъявлениями дружбы, но это были все те же люди, а не близкие ему лица, которых он обещал прислать; к тому же его требования часто были детскими и наивными, так что здесь могли лишь раздражать. Например, он попросил у Гауаша хорошую винтовку с амуницией, тогда как со своей стороны вовсе не собирался вернуть захваченные у арабов, правда, плохие винтовки, что обещал сделать. Все это подкрепляло недовольство и недоверие Гауаша, так что он сам опасался оставлять на ночь в станции гонцов Мамбанги и даже моего прежнего слугу Адатама, боясь, что они устроят пожар или украдут винтовки. И все же я через Адатама каждый раз настойчиво предостерегал князя.

Вскоре разнесся другой слух, что Мамбанга хочет, переправившись через Уэле, бежать на север к Малингде, а поэтому Мангбелле должен сторожить на реке. Прибыли и новые перебежчики, среди них и те азанде, которые раньше, при взятии Мбиттимы в плен арабами, бежали к Мамбанге. Они теперь вернулись к старому господину, к станции.

Приятнее подобных политических новостей были зоологические, которые я получал время от времени. Так, я в те времена получил новый вид цесарки, которого я еще не видел в тех краях. Ее красиво разрисованное оперение напоминало мне «коршунью цесарку» (Numida vulturina). Я уже и раньше видел ее великолепные черно-синие, крапчатые или белополосатые перья на шапочках негров. Дзумбе, наконец, принес мне парочку красивых птиц, ультрамариновое блестящее оперение которых подтверждало наличие этого вида цесарки, до сих пор известного лишь на восточноафриканском побережье и в Центральной Африке. Галстух из черных бархатистых перышек идет на шее от уха к уху и придает голове птицы то отдаленное сходство, на которое намекает название. Птица впоследствии попадалась мне лишь изредка, в частности во время моих поездок по Уэле, причем преимущественно на деревьях тенистых прибрежных лесов. Азанде называют ее тимбомбо, мангбатту — кинге.

У абармбо я получил и другое, еще мало известное и новое для областей Центральной Африки животное, а именно — один вид шерстокрылов (Galeopithecus). Мне приходилось прежде видеть несколько шкурок их. Шерстокрыл был размером с маленькую кошку и отличался летательной перепонкой, которая идет от шеи к передним и задним лапам и хвосту. Она служит ему парашютом, и с ее помощью шерстокрыл может парить от дерева к дереву. Кожа состоит из двух слоев, которые можно отделить друг от друга. Один переходит в кожу спины и верхней стороны хвоста и покрыт густым серым волосом, тогда как нижний сливается со средней линией кожи брюха, груди и нижней стороны хвоста. На краях она голая, а в средине живота одета светло-серым, беловатым волосом. Вся шкурка равномерно коричнево-серая, нежная и мягкая, как шелк. Это вообще самая благородная шкурка из всех попадавшихся мне когда-либо в Африке. Заслуживает внимания участок на нижней стороне, на передней части хвоста — узкое, длиной около 5 см место, безволосое, но защищенное как бы чешуей. Это мозоль, свидетельствующая о частом соприкосновении, этой части хвоста с деревом. Поэтому надо полагать, что хвост служит животному опорой при некоторых движениях. На пальцах сидят маленькие, сильно изогнутые когти. Глаза велики, имеют коричневый цвет. Трудно добыть это животное живым, с неповрежденной шкуркой. Дело в том, что шерстокрыл днем сидит в дуплах деревьев, выходит наружу только ночью и тогда издает жалобные крики, напоминающие похоронную песнь. Его убежище в дупле часто имеет верхнее и нижнее отверстие, что и используют туземцы для его поимки. Они закрывают верхнее отверстие корзинкой, а в нижнем зажигают огонь. Огонь, жар и дым выгоняют, наконец, животное в корзину, причем шкура и мех часто оказываются опаленными. У одного из моих живых экземпляров от этого отпало несколько когтей, что ему не помешало вести себя дико, свирепо и сильно укусить руку моего слуги своими острыми, длинными коричневатыми зубами.