— Довольно! Мне некогда!
— Что предосудительного в.фантазии сегодня одеться факиром, а завтра лордом? Что противозаконного, если коммерсант Молиар захотел представлять экзотический Восток, а завтра решил показаться перед всеми «как денди лондонский одет». Что из того, если умный эксплуатирует человеческую глупость: с картежником перекидывается в картишки, с китайцем играет в маджонг, с коллекционером собирает раритеты, с любителем роз толкует о розах. Да и вы сами не откажете мне в остроумии, в умении рассказать анекдот, показать изящный фокус... Смотрите! Р-раз!
И он вытащил из носа ошеломленного Эбенезера носовой платочек, за ним дру-гой, третий.
— Прекратите глупые шутки!
— А мне показалось, что вы шутник. Боже правый. И разве неприятно вам, например, встретить за столом гурмана, отлично разбирающегося в пикантных соусах и тонких винах? Понимающего в музыке! Могущего порекомендовать таинственные лекарства! Могущего познакомить с изящнейшими швейцарками! Кстати, а пробовали ли вы вот такие сигареты?
Почти машинально мистер Эбенезер взял из массивного золотого портсигара, протянутого Молиаром, сигарету.
— Пари, что ничего более божественного вы не курили, — давая прикурить, усмехнулся Молиар. — Даже в Аламуте у Старца Горы его верные мюриды-ассасины не наслаждались подобным табачком. Какие грезы! Какие видения! О, — вскочил он в поклоне при виде вошедшей Гвендолен, — простите невежливость! Я совсем забыл, — и он мгновенно принялся разворачивать неизвестно откуда появившийся у него в руках сверточек.
Как ни была раздражена мисс, она не могла не воскликнуть:
— Какая прелесть!
Перед самым лицом её трепетала и зыбкой радугой переливалась прозрачная бенаресская кисея.
— Это вам, бесподобнейшая и прекраснейшая мисс!
И, как ни странно, дары-безделки растопили лёд. Непреклонные, жесткие воспитатели, принявшие только вчера категорическое решение не впускать к себе этого странного, подозрительного проходимца, не только очень мило приняли его и завтракали с ним, но и допустили, чтобы он встретился вновь с Моникой и беседовал с ней, правда, очень недолго.
Но Молиар не счел возможным злоупотреблять гостеприимством мисс Гвендолен и мистера Эбенезера. Отвешивая изящные поклоны, он исчез, оставив запах спирта, гашиша, и восточных благовоний.
— Что с вами? — вдруг спросила мисс Гвендолен, поднимая глаза от кисеи, которую она примеряла к своим плечам у трюмо.
Мистер Эбенезер полулежал в кресле, глаза его медленно и пьяно бродили в пространстве. Язык ворочался во рту с трудом:
— Си-га-ре-ттт-а! Ошеломительный букет. Ну и проныра этот тип!
— Он очень опасен! Мне сообщили, что пороги здешних самых солидных банков отирает некий визирь госпожи бухарской эмирши Бош-хатын. Наш господин йог — уж не этот ли самый визирь. Да встряхнитесь, не спите! Примите меры: пусть сегодня же разузнают все про этого господина.
Не понадобилось и двух суток, чтобы получить из Лондона досье.
— Он такой же йог, как я сиамский король, — докладывал мистер Эбенезер мисс Гвендолен. — По-видимому, русский. Долго жил в Бухарском эмирате. По-видимому, горный инженер. Возглавлял геологоразведочные экспедиции. Если это не ошибка, им интересовался покойный Керзон, даже, по-видимому, знал его лично. Какие-то проекты концессии на золотые прииски и нефть. Вот откуда у этого дервиша-факира-йога-циркового фокусника интерес к бухарской принцессе.
— Слишком много «по-видимому», но достаточно для того, чтобы сказать вам — вы шляпа, Эбенезер.
— Меры приняты. Больше он не переступит порога.
Но меры, видимо, запоздали.
Моника ушла. Вернее сказать, она не вернулась в «Сплэндид» с верховой прогулки.
Особенно нравились Монике из всех женевских развлечений прогулки верхом на лошади. Со всем увлечением молодости она пристрастилась к этому излюбленному времяпрепровождению местной английской колонии. Девушка любила лошадей с детства... Узбекский кишлак — это кони: кони в арбе, кони под седлом, кони в копкари. И хоть девочек в Чуян-тепа не поощряли ездить на лошадях, но Моника чувствовала себя в седле уверенно и смело. А Аюб Тилла приводил порой во двор великолепных карабаиров, неведомо откуда взявшихся и неведомо кому принадлежавших. Позже, в Пешавере, Моника показывала чудеса верхового искусства, обгоняя в скачке не только изнеженную мисс Гвендолен, но и таких великолепных наездников, как Пир Карам-шах или доктор Бадма. Она особенно любила скакать во весь карьер, чем приводила в изнеможение своих спутников по прогулке.
В окрестностях Женевы аллюр карьер у дам-амазонок не в моде, но именно однажды на довольно извилистой горной дороге Моника пустила своего английского скакуна карьером и скрылась вскоре из глаз мистера Эбенезера и мисс Гвендолен. И... не вернулась.
Головоломных троп, дорожек и пропастей в Альпах много.
Поиски её высочества принцессы велись долго, настойчиво, но никаких следов ни Моники, ни её английского скакуна так и не обнаружилось. Странную историю сохранили в тайне от прессы. В газетах не появилось ни строчки.
Намечавшееся в одной из авторитетных подкомиссий публичное выступление принцессы Алимхан с декларацией о защите суверенитета и независимости Бухарского ханства пришлось отложить на неопределенный срок.
Строились самые невероятные догадки. Наиболее реальные пути вели к барону Ротшильду и его «шайке». Барон Робер отмахивался и заверял: «Почёл бы за честь, если бы столь прелестное существо переступило порог моего жилища. За такой деликатес я отдал бы все, но, увы, я тут ни при чем!»
Сразу же отпали подозрения и в отношении туркестанского националистического общества и «Комитета спасения России». Каждый их шаг был на учете «Интеллидженс сервис».
Действительно, к исчезновению принцессы Алимхан они отношения не имели.
Швейцарская полиция могла сообщить — мисс, Моника накануне роковой прогулки разговаривала в вестибюле отеля «Сплэндид» с уже известным полиции факиром-йогом.
Ни в Женеве, ни где-либо в Швейцарии после того дня его не видели.
ОТРЕБЬЕ
СПЕСЬ
Со злым будь злым, с добрым будь добрым.
Среди рабов будь рабом, среди ослов — ослом.
Саади