— Извините, сэр, еще немного, и вы начнете мечом зульфикаром крушить мебель!
Впрочем, мисс Гвендолен-экономка ничуть не испугалась буйных телодвижений Пир Карам-шаха. Её молочно-белое лицо даже не порозовело. Лишь трепетала левая бровь, к которой она го и дело прикасалась мизинчиком.
— Но Тибет — это буддисты. Северная Индия — конгломерат религий — иидуисты, исмаилиты, мусульмане, язычники. В каком же виде вы преподнесете им исламское господство? Всё это мало реально.
— Чего проще! А на что корпоративное государство? Неограниченная власть! Сильная рука! Никаких демократий, профсоюзов, парламентов. Диктатура элиты из состоятельных и знатной верхушки. Массы трудятся и подчиняются. Предприимчивые и беспокойные умы займем войной, а войну сделаем привлекательным и прибыльным занятием: захватим соседние территории, как это... «жизненное пространство...» с предоставлением права грабежа и полной безнаказанности. За нами пойдет вся эта нищая сволочь, подыхающая среди своих скал от голода и холода. И, главное, такой порядок полностью соответствует жизненному укладу Центральной Азии с её феодалами, князьками, первобытными традициями. Никакой ломки в быту азиатов! Дадим им оружие, поманим добычей. А в какой упаковке, они и не заметят. Пойдут за нами с энтузиазмом.
— За кем?
— То есть как — за кем! Мы — белые... представители высшей расы, поведем их, а понадобится — и подгоним.
— Это же... это фашизм!
— Назовите как хотите: халифат, панисламизм, пантюркизм, фашизм — азиатский фашизм... Название сути не меняет.
— Фашизм.
Мисс Гвендолен очень холодно смотрела Пир Карам-шаху в глаза. Она изучала вождя вождей и всё больше убеждалась, что он выходит из-под контроля.
Ей всегда Пир Карам-шах импонировал своим размахом, предприимчивостью, энергией. Её пленяла в нем фанатичная преданность Британской империи. Лучшего служаки на Востоке Англия не имела. И мисс Гвендолен, называя Пир Карам-шаха «рыцарем империи», в тайне увлекалась этим некрасивым, сухим, желтолицым, неприятным по внешности и очень черствым человеком.
И сама черствая, холодная, прямолинейная во взглядах, мисс Гвендолен хотела верить, что Пир Карам-шах податлив на женскую ласку. Ей казалось, что она сумеет подчинить его своему обаянию. Были же у него слабости. Смог же он, при всей своей рационалистичности, дать обволочь себя мистикой ислама со всей абсурдностью его догм. Значит, вождь вождей не деревянный, не каменный, а человек из плоти и крови.
Но авантюристические, с фашистким привкусом замашки и повадки Пир Карам-шаха претили мисс Гвендолен. С аристократической брезгливостью она относилась к фашиствующему сброду сэра Мосли, Муссолини и каких бы то ни было «фюреров» и «дуче». Они нехорошо пахли. И её поразило очень неприятно, что в человеке, который привлек её своими недюжинными качествами и размахом своей деятельности, вдруг выявились столь отталкивающие взгляды. До глубины души продукт «доброй, старой Англии», мисс Гвендолен, будучи консервативной в своих взглядах и убеждениях, решила, что Пир Карам-шах идёт поперек официальной линии Лондона.
Деревянно прозвучал её голос:
— Вернемся к дочери Алимхана. Вы забываете о болезненной щепетильности восточных людей. Брачным связям придают они решающее значение. Предполагалось, что Моника, став пусть сотой женой Ага Хана, объединит две азиатские финансовые империи. А попытка просватать девочку за мужлана Ибрагимбека бросила тень на неё. Живому Богу не подходит девица, в репутации которой появилось хоть вот такое пятнышко. Возможно, потому Ага Хан не решается провозгласить Монику официально своей женой.
— А как важно было бы отвезти девушку на север, в Кундуз. Отдать её Ибрагимбеку.
— Едва ли. Да и не нужно. Судьбу Моники решает Ага Хан, и мы ничего не сделаем, пока он раздумывает.
— Мое дело меч и винтовка, — отрезал Пир Карам шах. — Да и что там, если пострадает невинность какой-то денчонки, когда речь идет об империях!
Он не заметил, что его слова шокировали мисс Гвендолен. Ему не мешало бы помнить, что при англичанке не следует вести разговоры на скользкие темы. Девушка в обществе выше подозрений. Если возникает вопрос о потере невинности, конец всяким чувствам: мать перестает быть матерью, кормилица требует вернуть молоко, люди отворачиваются.
— Мирить эмира с Живым Богом я не собираюсь, — грубо продолжал вождь вождей. — И тот и другой нам мешают. Остается Ибрагимбек. Или Лондон изменил свое мнение?
— Да! — вмешалась мисс Гвендолен, опять забыв свое положение экономки, но тут же поправилась: — Впрочем, мистер Эбенезер в курсе последней имперской почты.
— Новых установок не получено,— скучно процедил мистер Эбенезер Гипп. — В Лондоне очень осторожны. Они не говорят ни «за», ни «против». Они хотят, видимо, прощупать господина главнокомандующего и по-прежнему наста-ивают на поездке его в Дакку в генеральный штаб.
— Черт их побери! Мало им моих дскладов.
— Однако есть сообщение, что Ибрагим по-прежнему самовольничает. Устроив кровавую баню хезарейцам и правительственным афганским войскам в Ташкургане и Кундузе, он опасается, мести, боится по дороге заполучить где-нибудь в долине Пянджшира или в Хайберском проходе пулю мести в живот. — Мистер Эбенезер довольно всхлипнул. — Это в пуштунском вкусе. Но так или иначе я снёсся со штабом, с Даккой. Вот, ознакомьтесь, ответ.
Он принес из кабинета папку и раскрыл её. Не вынимая бумаги, прочитал вслух:
— «Воздействуйте по известным каналам на... — тут фамилия и имя Ибрагимбека зашифрованы... Прекратить конфликты с Кабулом. Приезд в Дакку для обмена мнениями по поводу предстоящей операции абсолютно обязателен».
— Настойчивость штабных, переходящая в упрямство. Обязательно этим тупицам хочется устроить Ибрагимбеку экзамен. У нас с Ибрагимбеком дела идут отлично. Господа генералы, изволите видеть, не верят мне. Что на Кабул надо воздействовать именно так, чтобы не мешали. Моего человека должны бояться, или уважать. А если не так, я их заставлю уважать Ибрагимбека.
— Не слишком ли вы самоуверенны?.. У вас и так слишком много врагов... — вдруг вырвалось у мисс Гвендолен.— Вы наживаете новых и притом без всякой пользы для себя и для дела.
Она говорила странно и многозначительно.
— Кто стал бы великим, не будь у него врагов.
— Вы так думаете?