Это было сто лет назад…
– Да, – сказал Давид. – Я его знаю. Он издал какую-то дурацкую книжку.
– Да. Про Жака Кокто.
Конечно, это была относительно терпимая пытка, слышать все эти мужские имена, знакомые и незнакомые, которых ее бесцветный голос возвращал к жизни, и они приобретали вдруг какой-то вес, какую-то плотность, какую-то странную реальность, давая о себе знать, словно те загробные тени, которые вдруг получали возможность стать на какое-то время видимыми благодаря заклинаниям новой Аэндорской волшебницы, вызвавшей их из небытия.
– Потом Вахма из театра, такой рыжий, ты еще собирался к нему на спектакль.
– Да, – сказал Давид, – я помню.
– Ты его видел, когда он устраивал для приезжих мастер-класс.
Он вспомнил худощавого молодого человека, который сидел когда-то у Феликса на кухне и пил сок. Это было тогда, когда она жила вместе с сестрой. Приятное лицо. Вполне осмысленный взгляд. Кажется, она сказала, что это кто-то из театральной студии, где она училась.
– Глядя на него можно было подумать, что вы только что занимались этим любовью, – сказал Давид.
Она деликатно промолчала, пожав плечами и глядя в сторону. Потом спросила:
– Какое это теперь имеет значение?
– Никакого, – согласился Давид.
– Никакого, – повторила она, пуская дым. – Я понимаю, если бы ты вдруг почувствовал ревность. Но ведь ничего этого тогда не было.
– Да, – Давид понял, что собирается сказать какую-то очередную глупость. – Ничего. Похоже, я вообще бесчувственный, как камень.
– Надеюсь, ты не станешь себя жалеть, – сказала она.
– Не стану, – Давид вдруг почувствовал, что вполне созрел, если и не для рыданий, то, во всяком случае, для небольшого мордобоя. – Ну, давай, рассказывай. Кто там у нас следующий?
– Рассказывать, пожалуй, больше нечего. Я ведь тебе уже сказала, что дело совсем не в этом.
– А в чем же, – спросил он.
– Господи, Давид, – она пожала плечами. – Ты что, не понимаешь? Ну, хорошо, я расскажу тебе, что вспомню, тебе от этого что, легче будет?
– Сначала расскажи, – сказал Давид, чувствуя, что его уже куда-то понесло. – Там будет видно… Дать калькулятор?
– Отстань, – она, похоже, забеспокоилась, что сценарий, который она выстроила, вроде бы начал трещать теперь по всем швам.
Конечно, она вспомнила еще несколько незнакомых ему имен, каждый раз останавливаясь и вспоминая, перескакивая от «ну» к «еще», или «сто лет назад», или «я уже сейчас не помню», или «какая разница», пока, наконец, не остановилась, пожав плечами и оттопырив нижнюю губу, словно давая понять, что все подсчеты вроде как подошли к концу.
– И еще – Феликс, – напомнил Давид.
– И еще Феликс, – повторила она, усмехаясь и ничуть не удивляясь. – Ты сам догадался или помог кто?
– Помог.
– Ну, конечно. Я даже знаю, кто.
– Естественно. Это была твоя сестра.
– Фригидная дура, – сказал Ольга. – Не успокоится, пока не залезет с ногами в чужую жизнь. Ненавижу.
– Она ничего плохого не сказала, – попытался Давид срезать острые углы. – Просто так сложился разговор. Можно сказать, все произошло случайно.
– Фригидная дура, – повторила Ольга. – Между прочим, это было сто лет назад. Даже не помню, когда.
– Я знаю.
– Значит, ты все знал и молчал?
– Как рыба, – Давид почему-то показал на потолок. – А кстати, ты никого не забыла?
– Не знаю. Может быть, кого-нибудь и забыла. Я ведь не веду «Календарь на все случаи жизни».
– Я имею в виду Маэстро, – сказал он, уже заранее зная, что услышит в ответ. Но на этот раз он ошибся.
– Нет. Маэстро тут ни при чем. Я рассказала тебе тогда всю правду. Все как было.
– Странно, – усмехнулся Давид. – Мне кажется, он был бы тут весьма кстати. Так сказать, для полноты коллекции.
– Никакой коллекции не было. Все это было, как правило, случайно и без особых последствий. Почти стерильный секс без будущего, если хочешь…
– Понятно, – сказал Давид.
В конце концов, подумал он, это ничего не меняло. Ничего, кроме, пожалуй, той боли, которая, судя по всему, надолго собиралась поселиться у него в груди.
Она посмотрела на него, как будто он на мгновение перестал скрывать свои чувства, которые тут же отразились на его лице.
– Хочешь меня убить?
– Нет, – он чувствовал, как боль поднимается к горлу. – Пока нет.
– Спасибо и за это.
– На здоровье, – сказал он, угасшим голосом, чью угасшесть он прекрасно слышал сам. – Интересно все-таки, зачем ты мне все это рассказала?
– Затем. Наверное, просто хотела избавиться от всего этого. Понимаешь?
Кажется, он слегка кивнул головой.
– Представь, что просыпаешься утром, а ты уже другой, не такой, как вчера. И все, что когда-то было, вдруг исчезло, стало сном, ушло из памяти.
– Было бы слишком просто, – сказал Давид. – Иногда память дается нам в наказание.
– А лифт? – спросила она, доставая сигарету. – Думаешь, это ничего не стоит?.. Валяться в грязном лифте и чувствовать, что хуже тебя нет никого на свете?.. Да я чуть не умерла там, в этом лифте, прежде чем встала на ноги. А потом я была такой грязной, что мне надо было немедленно смыть с себя всю эту грязь, а как ее еще можно смыть, если не перестать делать вид, что ее не существует?.. Думаешь, мне надо было промолчать?
Ему вдруг показалось, что она ужасно гордиться происшествием в лифте, как будто сам этот факт давал ей неоспоримые преимущества перед другими и делал ее гораздо лучше всех прочих людей, которые не знали такой глубины падения, а значит, не изведали и медоточивой сладости раскаянья.
Комплекс Марии Магдалины, сэр.
Нечто, что готово отгородить тебя от любого ужаса, который встретился на твоем пути, лишь бы ты согласился идти туда, куда тебе укажут.
Рыдания, плавно переходящие в славословия.
– Господи, – сказал он, – да откуда я знаю, что лучше?
– Жалеешь, что я тебе рассказала?
– Да, нет, – он пожал плечами. – Просто не могу чего-то понять.
– Между прочим, я думала потом над каждым из этих случаев и пришла к весьма неутешительным выводам.
– Нам только этого не хватало. Давай еще составим алгоритм и вычертим график.
– Не говори глупостей. Это действительно важно. Во всяком случае, для меня.
– Не вижу тут ничего важного, – сказал Давид, глядя в сторону и зная, что говорит неправду. – В конце концов, это только твое дело и больше ничье.
Конечно, он сказал так, чтобы почувствовать, наконец, эту, уже готовую напасть на него во всю силу, боль.
Она спросила:
– Но ты ведь так не думаешь на самом деле?
– Думаю, – сказал Давид.
– Не думаешь, – она потушила сигарету и отодвинула пепельницу в сторону. – Потому что это касается нас всех – и тебя, и меня.
– Ну, может быть.
– И при этом самое печальное заключается в том, что всего этого могло бы и не быть. Просто не быть – и все. Если бы я не вела себя как последняя безголовая дура, которая не думает, что будет завтра.
Она вдруг всхлипнула и отвернулась.
– Эй, – сказал Давид. – Ты что?
– Ничего. Сейчас пройдет.
Но вместо этого она заплакала еще сильнее.
– Ну, все, все, – Давид поднялся со своего места и опустился на колени перед креслом, в котором