Читать интересную книгу И посетителя посетила смерть. Книга I. Тайная грамота - Людмила Прошак

Киприан, мельком глянув на свой золоченный, со змейками и драгоценными каменьями посох, счел необходимым вернуться к главному: «Евфимий, вольно или невольно, но ты презрел свой долг архипастыря. Князь – один из твоих духовных чад». – «Ох уж нет, – не вытерпел Евфимий, – не годится этот старый лис на роль ведомого дитяти. Потом, ты уж прости мне, владыко, за напоминание, но ты и сам не больно-то успешно Димитрия нянчил». – «Ты прав, – согласился Киприан. – Я не смог быть для Димитрия тем, кем был для него Алексей, который держал в своих руках бразды не только церковного, но и великокняжеского правления. Для архипастыря это стезя опасная. Призванный учить миру и согласию, он оказался вовлеченным в войны, брани и раздоры, за что и упрекал его Патриарх Константинопольский. Я Алексию не судья, но и не ученик. Последний раз спрашиваю тебя, Евфимий, будешь с князем мириться?» – «Ни за что! Хочу жить под Богом, а не под князем».

В глазах Киприана сверкнул гневный укор: «В великие молчальники и печальники попасть норовишь? Только мне вот невдомек: если миряне опасаются, потому что у них жёны и дети, стяжания и богатства, то вы, отрёкшиеся мира и живущие одному Богу, как, видя такую злобу, молчите? Если ты желаешь добра душе великого князя и всей его отчине, зачем ты безмолвствуешьXXV?»

Стефан погладил рукоять посоха: «Владыко, в тебе сейчас говорит старая обида на Сергия. Я думаю, Преподобный знал силу духа твоего и знал волю сил высших. Возможно, он хотел, чтобы мерилом для тебя стало осознание всей тяжести ответственности? Сергий никогда не молчит просто так». – «Да, вышло по его. Я выпил эту горькую чашу до дна. Один. Но ты к чему сейчас это вспомнил? Чтобы за него заступиться? – митрополит ткнул пальцем в Евфимия. – Так пусть он с тобой местами поменяется, ему там, среди твоих снегов, отшельничать сподручнее будет. А ты здесь, подле меня, останешься, будем Русь своей духовной властью укреплять и объединять». – «Среди моих снегов, – усмехнулся Стефан, – отшельником быть не получится. Да и я, отче, вряд ли тебе здесь сгожусь: не умею чинить готовое, проще уж начинать с начала. Прости…» «Ну тогда ты, Антоний? Сколько можно в настоятелях ходить!» Я посмотрел на Евфимия… Я? На его месте? «Прости мне, владыко, – ответил я чужими словами, – ты хочешь возложить на меня бремя выше меры, но ты не найдёшь во мне того, что ищешь”XXVI. Киприан, несомненно, знал, кому принадлежат эти слова и по какому поводу они сказаны. Утратив ко мне интерес, он повернулся к греку-архидиакону. Тот как раз в потянулся к жбану. «Арсений!» – сурово приговорил митрополит. – «Нет!» – квас, расплескавшись, обдал всех мятным духом. «Не блажи, Арсений. Один Юстиниан остался, так ему к патриарху на доклад поспешать надо». Второй грек, подняв брови, изрек что-то витиеватое.«Каждому свое делоXXVII», – усмехнувшись, кратко перевёл Стефан.

Евфимий встал из-за стола и с облегчением перекрестился: «Слава Богу, пойду я». – «Что значит, пойдешь? – нахмурился митрополит. – Это уж собор завтра решит, куда тебе идти». – «Знаю и буду в означенный час, но сейчас-то я свободен..» Он ушел, проскользнув в полуотворенную створку ворот так тихо, что вратарь его даже не заметил и не почтил прощальным поклоном… «В Спасо-КаменныйXXVIII его, – Киприан стукнул посохом. – Но если на соборе тих будет, тогда в Чудов».

20

Московское великое княжество,

р. Волга, скит, в двух днях пешего пути

от Оршина монастыря,

в год 6917 месяца студеня в 25-й день,

полунощница

Между черницей и чернецом. Молчальник или пособник? Снова бежать!

От матушки Параскевы Кирилл возвращался в унынии. Настоятельница указала на дверь.

– Сегодня же, после заката!

– Опомнись, матушка! К чему такая горячка? Вести худые дошли до тебя?

– Ничего не ведаю, – поджала губы Параскева. – Что чернец чернице наедине сказал, то меж ними и умерло.

Хотел возразить – монахини, шикая, замахали руками, как вороны крыльями. Побрёл в келью… Там Епифаний, как одержимый, работал.

«Так, казня нас, Господь смирил гордыню нашу. Так сбылось над людьми прежде бывшее знамение, когда в Коломне от иконы потекла кровь… И множество людей погибло, а иные от холода поумирали, ибо тогда, на погибель христианам, зима была лютая и стужа превеликая…»

– Тебя преследуют? Почему?

– Так ведь нашествие… Мать, дитя хватает, книжник – книги.

– Может и так, только ты не особо огорчился, когда книги исчезли?

– Не сожгли, и то ладно. Написанное остаётся.

В дверь поскреблись. Оказалось – Анисья.

– А Борис где? Он же нам обычно еду носит..

– В ученики сыночка отправила.. Пора пришла..

– К белоризцам? – наобум брякнул Кирилл, но Анисья словно не слышала.

– Здесь и сыр вялый, и караваи с рыбою, и трудоноши. Ничего, что скоромное, вы теперь путники. Вот вам ещё! – и она протянула посох.

– Откуда он у тебя? – смешался Епифаний, машинально отметив, что рукоять обернута сулком, чего раньше не было.

– В Орше, где вы до нас были, настоятеля зарубили, а отец Андроник возвращает твою вещь с предостережением. Бежать вам надо, бежать!

Анисья задувала свечи, храм медленно погружался в темноту. Вот уже рассеялся дымок погашенных свеч на аналоеXXIX… Она дошла уже до канунаXXIX, как из алтаря вышел монах. Его облачение сливалось со мглой, Анисья лишь слышала скрип сапог.

– «Примите Духа Святаго. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся»14 – монах требовательно протянул Анисье руку для поцелуя. – Я знаю, на твоей душе есть совершённый и нераскаянный грех, о котором ты сама не подозреваешь. Я хочу отпустить тебе твоё прегрешение невольное – ведь так, дочь моя? – через особую разрешительную молитву.

– Мне завтра на исповедь, я говеюXXX…

– Не должно отлагать времени своего исправления, завтрашний день неверен для нас, иные, замыслив многое, не дожили до утра. Вот и ты утаила грех.

– Нет, я покаялась. Матушка меня поругала, а сыночка до отрочества при себе держать позволила, он в страхе Божием взращён…

Сатана недоуменно посмотрел на неё.

– Бог не ждёт, чтобы мы были безгрешными, – наконец произнес он. – Единственное, что от нас требуется, – это чтобы мы, осознав свою греховность, устремились на путь покаяния. Я о пришельцах. Ты им помогла бежать, так?

Послушница молчала. Сатана улыбнулся: немота так красноречива.

– Куда они побежали, ты знаешь? Я спрашиваю лишь потому что переживание и раскаяние невозможно без свидетеля.

– Он говорил о затворе, где юность прошла…

Под усами исповедника промелькнуло подобие улыбки:

– «Господь и Бог наш Иисус Христос…» Отпускаю. Теперь тебе следует молиться в тишине и молчании до утра. Это исцелит твою душу, болящую грехом, – и выскользнул из церкви.

Промучившись сомнениями всю ночь, Анисья на утро кинулась к матушке Параскеве. Та по обыкновению страдала от недуга:

– Что припозднилась, погибели моей хочешь? Разотри ноги, онемели совсем.

Та кинулась на колени и, гладя дрожащими пальцами холодные, скрюченные ступни, всё рассказала.

– Не хотела я, матушка!..

– Не хотела, а предала, дура окаянная! – ткнула в неё посохом игуменья. – С глаз моих вон!

Анисья кинулась опрометью из кельи. Морозя босые ноги (опорки скинула, когда в келью входила), увязая в сугробах, добежала до колодца, перевесилась.. Но, вспомнив матушкины слова «Ежели в колодезь попадёт жаба дохлая или мышь – вылить из него сорок ведер, а сам покропить святою водою», остановилась. Сняла с себя апостольник, завязала на срубе – когда искать станут, догадаются, где она. И уж только потом кинулась в непроглядную тьму.

В последней вспышке она успела увидеть, как из ярко-зелёной рощи ей навстречу топает маленький сын. Белая рубашка ему не по росту, поэтому он запинается и падает. А она тянет к нему руки и смеётся от счастья, потому что это его первые шаги…

Глава II.

Григорьевский затвор

1

Ростовское княжество,

Ростов Великий, Григорьевский затвор,

в год 69181 месяца просинеца в 18-й день15,

повечерие

После долгой разлуки. Правда неизреченная. Мученическая смерть книг. В поисках укрытия

В затворе приютили беглецов без лишних вопросов. Кирилла игумен поселил в пустовавшую труднишную, а Епифанию освободил ту самую келью, в которой тот жил ещё в отрочестве. Казалось, стоит смежить усталые веки – раздастся ломкий юношеский басок Стефана и его притворно строгий окрик: «Когда же ты перестанешь досаждать мне, Епифаний!».

Епифаний отложил перо: нить рассуждений, которую он терпеливо распутывал, снова потерялась в клубке противоречий и недомолвок. В поисках поддержки он обвёл взглядом родные стены, отыскивая на потемневших бревнах знакомые сучки. В отрочестве ему нравилось угадывать в лучистых изгибах незаконченные портреты, в которых изограф успел лишь нарисовать самое главное – глаза. Эта игра особенно удавалась на закате, когда багровый отблеск подчеркивал выражение: тогда грустные становились печальными, добрые – кроткими, лукавые – злокозненными..