Читать интересную книгу И посетителя посетила смерть. Книга I. Тайная грамота - Людмила Прошак

Увиденное вернее услышанного, но достоверен и многократно услышанный слух, если рассказываемое истинноXVII…

Этого здесь быть не должно! Кирилл посмотрел на Епифания. Тот тихо постанывал во сне. («Почему сборник лежал под поваленным деревом?») Не сводя глаз со скорописи, Кирилл размышлял, забыв о погасшей лучине. («Монахи-всадники спрашивали у настоятеля про книжника и у пожарища тоже были всадники…») Трое ли, четверо ли их было – трудник вспомнить не мог. Да, впрочем, и не больно-то старался. Отец Антоний – вот кто занимал его мысли. («Настоятель разговаривал со всадниками. Он же послал Епифания в пустыньку…») Тут Кирилл даже привстал с места от волнения: «Настоятель в тот день позвал Епифания к себе! Рано или поздно он вспомнит о лесной пустыни Окула!».

14

Великое княжество Тверское,

р. Волга, скит, в двух днях пешего пути

от Оршина монастыря,

в год 6917 месяца студеня в 13-й день,

вечерня

Лихоимцы не воруют книги. Не чужие, но и не свои

Монахини высыпали на крыльцо, обступили Епифания, лежащего на волокуше (её кое-как соорудил Кирилл из двух жердей), и, ничего не спрашивая, понесли в келью. Кирилл, пошатываясь, шёл следом, готовясь ко встрече с Параскевой. Та по обыкновению полулежала под образами и тихо постанывала.

Год назад она стала настоятельницей по предсмертному завещанию матушки Переславы, основательницы скита. Почувствовав приближение последнего часа, та остановила свой выбор на самой стойкой – по здравости рассудка и силе характера. Ею оказалась Параскева, едва державшаяся на ногах.

– Здравствуй, матушка! – окликнул Кирилл бывшую супругу.

– Кирюша? Не ждала я тебя. Сегодня опять плохо, ноги совсем отнялись, а Бог никак забрать меня не хочет.

Личико её сморщилось не то от боли, не то от обиды. Она лежала, перебирая истончавшими руками чётки. Послушница с безмолвной заботой подоткнула покрывало. Розовощёкая, она стыдилась своего пышущего здоровья и, как все, побаивалась настоятельницу. Параскева закрыла глаза, чётки скатились на пол. Послушница проворно вложила их ей в руки. Кириллу показалось, что Параскева позабыла о нём, но тут его настиг властный вопрос:

– Зачем пришёл?

– Влип я, матушка, – просто ответил Кирилл. – Пустыньку нашу лихие люди спалили, товарища моего едва не убили.

– Анисья, ступай, – отпустила Параскева послушницу.

– Лихоимцы напали? – цепко приступила к опросу настоятельница.

– Всё много хуже. Монахи, думаю, нас сожгли.

– Мона-а-хи? Может, разбойники иноков побили да в их рясы нарядились?

– А лихоимцы книжки бы воровать стали?!

– Кни-и-жки… – задумчиво протянула Параскева, не умевшая читать даже по слогам. – Ты с товарищем своим нашему скиту беды не натвори!

– Что ж, уйти нам, что ли? – попытался улыбнуться трудник.

– Спрячем, подлечим, подкормим, – устыдилась настоятельница. – Но ни с кем не говорить, никуда не ходить, еду вам Анисьин сынишка носить станет. Чай, не чужие.

Глаза матушки Параскевы неожиданно увлажнились, и за этими слезами смутно угадывалась прежняя Глафира.

– У черницы – сын? – смутившись, брякнул Кирилл.

Настоятельница поджала губы.

15

Великое княжество Тверское,

р. Волга, скит, в двух днях пешего пути

от Оршина монастыря,

в год 6917 месяца студеня в 18-й день,

утреня

Новоявленный стригольник. Письменные свидетели

Хворь отпустила Епифания в одночасье. Трудник не заметил, как тот открыл глаза: был погружён в чтение.

«И не добивался он владычества, не вертелся, не старался, не выскакивал, не подкупал, не давал посулы. Не дал ведь он никому ничего и никто ничего не взял у него за поставление – ни дара, ни посула, ни мзды…»

Епифаний упал бы, если бы не подскочивший Кирилл. Опираясь на его плечо, Епифаний добрёл до стола, сурово глянул сначала на книгу, потом – на трудника. Тот, робея, закрыл «Житие».

– Возрадовался, что читать выучился, строчки зришь?

– Не этому радуюсь, – протестующее покрутил головой Кирилл, – а тому, что между строк различить сумел.

– И много успел разглядеть? – колко полюбопытствовал Епифаний.

– Да немало! – Кирилл вновь потянулся к книге, прочёл негромко, но внятно.

«Нечего ведь было ему дать, ибо богатств он не стяжал и ему самому давали необходимое люди милостивые, христолюбцы и страннолюбцы, видя, что ради Бога делается происходящее».

– И как могло такое случиться, чтобы поставление в епископы свершилось без мзды? Я слыхал, просто так и в диаконы не ставят..

– А я тебе словами «моего» Стефана отвечу: «Если ставленная пошлина есть по-вашему симония, а все священники её платят, то значит на всей земле уже нет ни одного истинного священника?»

– Симония – потому что волхв такой был, который «помыслил дар Божий получить за деньги», да? – откликнулся Кирилл. – Я в Деяниях читал.. А вот запретили бы духопродавчество, тогда бы и искушение мздой священства не стояло бы между Богом и прихожанами.

– Да ты, как я погляжу, стригольник! – усмехнулся Епифаний.

– Стрибогу я не поклонник, язычник я по-твоему, что ли?

– Да нет, Стрибог тут не причём. Зачинщик этой смуты диакон Карп стал расстригой, отсюда и уничижительное название. Неужто и впрямь не слыхал?

– Откуда? Только ты лучше скажи, почему у нас всё устройство жизни, как тесто на опаре, стоит на мзде?

– Так не одной Орде мы дань платим. Византийцы тоже привыкли к доходу от нашей церкви, вот владыки тянут соки с духовенства. Установившийся на Руси обычай симонии будет таким, пока митрополия наша самостоятельной не станет.

– И что, тогда, думаешь, и люди другими враз станут?

– Вряд ли.. А ты знаешь, по чьей милости мы здесь очутились? Кирилл стал пересказывать всё, что мог. Епифаний раздумчиво кивал:

– Как думаешь, остальные книги в огне не погибли?

– Нет, их наверно те самые монахи-всадники унесли.

– Ну и пусть, – легко согласился Епифаний, но заметив, что Кирилл смотрит на него в замешательстве, добавил: – Если что-то не записано, то уходит из памяти и по прошествии лет и смене родов легко забудется, а плоды труда – свидетели.

16

Великое княжество Тверское,

р. Волга, скит, в двух днях пешего пути

от Оршина монастыря,

в год 6917 месяца студеня в 19-й день,

утреня

Незнакомая молитва. Как к живому

Епифаний и Кирилл молились здесь же, в келье, Параскева в церковь их не пускала, опасаясь чужих глаз. Трудник прислушивался без всякого умысла. Он просто хотел отслужить утреню вместе XVIII.

К с. 74, 166.

Увы мне! Волнуясь посреди пучины житейского моря, и как постигну тишину умиления, и как дойду в пристанище покаяния?

– «Увы!» – прошептал Кирилл, ожидая продолжения. («Незнакомые словеса…»)

Как предвечный кормчий, отче, как правитель, как наставник, из глубины меня от страстей возведи, молю. Способствуй и помогай моему сиротству. Сотвори обо мне, отче, молитву к Богу. Тебе ведь дана благодать молиться за нас. Ибо молитвы твои и добродетели твои помянуты были…

– «Помянуты были…» – эхом отозвался Кирилл.

Но как имеющий дерзновение к Богу, отче, помолись за меня. Ибо я раб твой…

– «Раб твой» – кивнул, крестясь, Кирилл.

Помню ту непомерную любовь, которую ты ко мне имел, так возлюби же ею меня и поплачь обо мне многократно и ныне XIX.

Кирилл стоял, прижав персты ко лбу.

– Это ты Стефану молился? Всё к нему одному?

– Как к живому…

– Господь даст глагол, – неожиданно для себя самого сказал Кирилл и, чтобы скрыть неловкость, уставился в низенькое оконце.

По двору торопливо семенил, путаясь в кожухе сын послушницы. Снега за ночь нападало так много, что мальчуган то и дело сбивался с тропинки.

Каждое утро после службы он приносил им трапезу. Переступал порог, шёл к столу. Кирилл опережал его, беря из рук снедь, и всякий раз словно нечаянно улыбался ему. Потупившись, отрок крестился на образа, торопливо кланялся и, топоча, убегал прочь. Дверь за ним хлопала, поднимая с порога морозную пыль, а Кирилл еще долго стоял и смотрел на таявшие на полу снежинки…

17

Великое княжество Тверское,

р. Волга, скит, в двух днях пешего пути

от Оршина монастыря,

в год 6917 месяца студеня в 19-й день,

перед вечерней

С копьём наперевес. Белоризцы тогда и сейчас

Ложка сухо чиркнула по дну горшка. Кирилл, пристыжено кашлянул – сам не заметил, как все щи один взял да и выхлебал… Епифаний заливисто рассмеялся, густо присаливая хлеб: