у бессильной, скомпрометированной власти, подозреваемой в соучастии даже с простыми налетчиками. Взяточничество русских властей — нормальное явление давно. Но город был переполнен слухами о взяточничестве французов. Назывались имена и суммы…
В Мариуполе были огромные запасы угля, в Батуме огромные запасы нефти, в Одессе большое число бездействовавших пароходов, а электрическая станция Одессы за неимением топлива регулярно останавливалась по нескольку дней подряд (однажды больше недели), и город погружался в полный мрак. Только богачи могли позволить себе покупать свечи (10–12 руб. штука). А на улицах, кроме бандитов, никто не мог появляться. Ружейная пальба и взрывы бомб усиливались в эти ночи…
На одной Кубани имеется у крестьян 50 миллионов пудов излишков хлеба, т. е. считая по фунту хлеба в день на человека для десятимиллионного населения на 7 месяцев…
Все это, — продолжал Рутенберг, — на фоне победоносной союзнической эскадры на одесском рейде и среди занявших город французских офицеров и солдат, сытых, хорошо одетых, ничем не занятых и ничего, по не понятным никому причинам, не делающих, чтобы обезопасить и облегчить элементарное существование агонизирующего русского дружественного города. А на занятой союзниками (и Добровольческой армией) территории Юга России имелось все: и хлеб, и топливо, и сырье, фабрики, заводы, лучшие железные дороги, водный транспорт и возможность сношения и получения недостающего из-за границы. Все попытки местной власти, направленные к прекращению происходивших в городе бесчинств, грабежей, налетов, беспричинной стрельбы и тому подобное, не приводили ни к каким результатам, отчасти благодаря коррупции, существовавшей среди низших агентов власти, а главным образом благодаря недоверию и отсутствию моральной поддержки со стороны местного населения. Резко отрицательное отношение со стороны населения к созванным в городе войсковым частям и к отдельным отрядам гражданской власти, несшим службу по поддержанию порядка, усугублялось полным несоответствием всего личного состава Добровольческой Армии стремлениям широких демократических слоев населения в области создания новой вооруженной силы в стране…
Во время этой напряженной и, безусловно, успешной работы, — писал Рутенберг, — выяснилось, однако, что получение обещанного генералом Франше дЕспере заграничного хлеба, по непонятным для меня причинам, затягивалось. Мне известно было, что в Констанце и в Константинополе или вблизи его имелись большие количества американского хлеба. Были посланы телеграммы генералу Бертелло, генералу Франше дЕспере, американскому уполномоченному в Турции, г. Гуверу в Париж о критическом положении Одессы и неотложности присылки хлеба. Я требовал немедленно хоть 5000 тонн, за которые согласился платить сахаром (из бывших в моем распоряжении сравнительно небольших запасов). Удовлетворить население одними сапогами и мануфактурой невозможно было. Сдача Очакова и систематическое отступление союзников перед ничтожными большевистскими силами на Одесском фронте ободрили большевиков в городе и усилили их агитацию. Вполне успешную при голоде…
Рассчитывать в этой борьбе на одних русских, находящихся в патологическом состоянии государственного развала, гражданской войны и слепого взаимного озлобления, невозможно. Инициатива и первоначальное руководство неизбежно должны были принадлежать союзному командованию…
Но французы … не хотели сражаться против большевиков, ибо в обстановке Одессы это означало защищать преступников-спекулянтов и бандитов против исстрадавшегося народа, состояние которого французские солдаты видели собственными глазами…
Франция, — делал он вывод, — послала в Россию людей государственно некомпетентных, и результаты получились фатально катастрофическими…»
Рутенберг садился за стол и писал несколько дней. Он ощущал потребность высказаться и показать премьер-министру военную и политическую недальновидность и беспомощность его генералов, принимавших ответственные решения, которые привели к краху и позорной эвакуации союзных войск. И объяснить Клемансо, что их бездарность и безответственность дали большевикам огромное преимущество: население юга России видело в них своих подлинных освободителей.
Рутенберг переписал черновик и взял в конторе Центросоюза пишущую машинку «Ундервуд». Когда машинописные копии были готовы, Пинхас позвонил в канцелярию премьер-министра и попросил к телефону генерала Мордака.
Через несколько минут он услышал знакомый хриплый голос.
— Я Вас слушаю, господин Рутенберг.
— Я хотел бы вручить Вам мой доклад. Он на русском языке. Я мог бы сделать перевод на французский.
— Не беспокойтесь, у нас есть профессиональный переводчик. Он офицер русской армии.
— Прекрасно. Как передать его Вам?
— Приезжайте ко мне завтра в час дня.
Мордак назвал адрес и попрощался.
Они встретились в кабинете генерала. Он вызвал молодого русского офицера и попросил его подготовить перевод. Офицер полистал страницы доклада и, отдав честь, вышел из кабинета. Мордак предложил пообедать с ним. Они спустились на улицу и вскоре вошли в уютный ресторан.
— Я Вам очень благодарен, господин Рутенберг. Считайте этот обед моим подарком за ваш труд.
Подошёл одетый в униформу ресторана мужчина средних лет и положил на стол две в кожаных переплётах брошюры. Они просмотрели меню и назвали терпеливо ожидавшему официанту выбранные ими блюда. Генерал заказал также бутылку «Божоле». Официант сделал записи в блокноте и учтиво удалился.
— Я навёл некоторые справки и хочу Вас предупредить. Приятель из контрразведки показал мне донос, пришедший из русской контрразведки. А атташе из английского посольства сказал, что у них на вас тоже есть донос.
— Спасибо, генерал. Я знаю об этом. Пишут всякие белогвардейские чины. Они испытывают непомерную ненависть к людям моего племени. И это несмотря на то, что многие евреи вместе с ними служили общему делу. Я думаю, начальник деникинской контрразведки Орлов тоже этим занимался. Им нужно как-то оправдать свою беспомощность перед большевиками. Найти виновников собственных неудач и поражений. А в их глазах это евреи.
— Скажу Вам честно, Рутенберг, я не юдофоб. Когда судили Альфреда Дрейфуса, я был капитаном, как и он. Тогда все газеты обвиняли его в измене, и я верил в его предательство. Вы же понимаете, если человека много раз назвать «дураком», он в это поверит. Но я прочёл статью Эмиля Золя в защиту этого бедняги, и мне всё стало