Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

Головнин понял, когда это произошло, когда мичман Мур окончательно утерял надежду на возвращение. Странной перемене в поведении мичмана предшествовал комический эпизод… Как-то мартовским утром постоянный переводчик, молодой японец Теске, уже неплохо обучившийся русскому языку, привел еще одного гостя. Пожилой, дородный, с двойным маслянистым подбородком человек оказался землемером и астрономом. Моряки приняли его сначала за повара. Через плечо японца свешивалась целая гирлянда больших и малых, начищенных до блеска сковородок… Нес он их, будто рыцарские доспехи, важно и молодцевато. Под рукой держал небольшой самогонный аппарат и запас «сырья» — сумку, наполненную рисом. По всей видимости, гость был любителем хмельного и неспроста не расставался с этой новинкой японской техники — походным аппаратом.

Первое, чем он занялся, покончив с приветствиями, — установил на очаге свой аппарат. Гирлянду сковородок он почему-то с плеча не снял, и они сопровождали его движения лязгом и звоном.

Когда походное «предприятие» было установлено и пущено в ход, гость возвратился к морякам, сидевшим в углу коридора на скамье. Караульный поспешно постелил перед ним циновку. Медленно опустившись на пол, бережно придерживая сковородки, гость кивнул Теске и попросил перевести такое:

— Я, Мамия-Ринзо, астроном и землемер, знаменитый путешественник и воин, пришел к вам, русские люди, с твердым решением изучить вашу науку. Вы должны объяснить мне, как вы описываете берега и ведете астрономические наблюдения.

— Но если вы астроном и землемер, — ответил ему Головнин, — чему же мы сможем научить вас, ученого человека?

— О да, — согласился он не без важности. — Я действительно астроном и землемер и, как ученый, знаю очень, очень многое. Кстати, вот и доказательство, что я не бросаю слов на ветер… Обратите внимание на эти инструменты.

Под полой его халата оказался довольно объемистый кошель, из которого он извлек астролябию с компасом, медный, английской работы секстан, чертежные инструменты. Любуясь своим богатством и словно украдкой поглядывая из-под бровей на моряков, Мамия-Ринзо спросил:

— Теперь вам ясно, с кем вы имеете дело?

— Мы верили вам на слово, — заметил Головнин. — Эти несложные инструменты нам известны.

Неожиданно Мамия-Ринзо вспылил:

— Как?! Несложные инструменты?.. Но умеете ли вы с ними обращаться? Он говорит: «Несложные!» Я и сам не знаю этим инструментам цены.

— У нас в России цена им не очень-то велика, — сказал Головнин, с любопытством наблюдая за вспыльчивым ученым. — А что касается умения обращаться с астролябией и секстаном — мы готовы поучиться вашим приемам.

Мамия-Ринзо выслушал перевод и некоторое время смотрел на капитана то ли растерянно, то ли удивленно.

— К сожалению, уважаемый, у меня вам учиться не придется. Очевидно, вы меня не поняли: вы должны меня учить.

— Да ведь вы же астроном и землемер!

— Ну и что ж? — ответил японец невозмутимо. — Я действительно и астроном, и землемер, и знаменитый путешественник, и воин… Однако с этими металлическими штучками обращаться не умею. Иначе зачем бы я к вам пришел?

Моряки засмеялись. Мамия-Ринзо тоже засмеялся.

— Случай, неправда ли, удивительный! — воскликнул он, поправляя свои сковородки. — Со мной и не такое еще случалось! Я — астроном, и все это отлично знают. Но я не умею обращаться с инструментами, хотя их названия мне известны, и даже известно, к чему они предназначены.

— Теперь и мы отлично знаем, какой вы астроном и землемер, — произнес Головнин серьезно, с усилием сдерживая улыбку. — Хотелось бы еще знать, какой вы путешественник и воин.

Мамия-Ринзо оживился:

— Я только что хотел об этом рассказать! Многие мои соотечественники изумляются, как я рисковал отправиться в такую даль. Я побывал на Сахалине, и неподалеку от тех мест, где впадает река Амур, и неподалеку от Маньчжурии, и на многих Курильских островах. Обратите внимание на эти сковородки: они вещественное доказательство моих отважных путешествий. На этих самых сковородках я готовил себе обеды и на Курилах, и на Сахалине, и в далекой маньчжурской земле. Правда, в самой Маньчжурии я не был, однако побывал вблизи ее и для памяти храню вот эту маленькую сковородку.

— Что же привезли вы из путешествий, кроме сковородок? — спросил Головнин.

Мамия-Ринзо задумался.

— Разве этого недостаточно? Каждая сковородка напоминает мне, что я кушал на семнадцатом, например, курильском острове, или в бухте Анива, на Сахалине. Я могу теперь смотреть на сковородку и читать по ней, будто по книге!.. Для меня особую ценность представляет большая сковородка. Знаете, где я на ней готовил? О, эти места вам известны! Я жарил на ней иваси, чавычу и кету на острове Итурупе! С этой самой сковородкой я был в бою, и отличился, и получил чин и пожизненную пенсию. Да, жаркое было дело, и о нем будут написаны песни, а потомки сложат легенды. Я был на Итурупе в то самое время, когда к острову прибыл знаменитый русский моряк Хвостов!.. Мы дрались. Как мы дрались! Русские пули вились вокруг нас, как шмели. Но мы продолжали драться, словно тигры, и потом убежали в горы… Русские думали нас легко догнать. Смешные попытки! Если бы и сам лейтенант, Николай Сандреевич Хвостов, превратился в пулю, он не смог бы нас догнать, потому что это великое искусство — ходить в горах. Я был ранен. В самый разгар битвы пуля угодила мне, извините, вот в это место… — Мамия-Ринзо ощупал ягодицу. — Да, вот в это место, пониже спины. И все же меня не догнали. Не смогли схватить. Я унесся от ваших стрелков, как птица! Я смеялся над их стрельбой. — Он с нежностью погладил сковородку. — Она выручила меня в те дни. Скитаясь в горах, я жарил на ней корни и земляных жуков. А потом, когда все затихло и матросы Хвостова ушли, я жарил на ней камбалу. Признаться, лучшей камбалы я никогда не ел. Это, вероятно, после горного воздуха она показалась мне такой вкусной.

— Вы получили награду, пенсию и повышение в чине? — переспросил Головнин.

Мамия-Ринзо улыбнулся:

— Спросите у караульных. Они знают об этом. Должен сказать вам, я очень жалею, да, до сих пор жалею, что Хвостову удалось так просто уйти. Если бы прибыли наши подкрепления — десять или двадцать кораблей, — мы бы гнались за ним до самого Охотска и разгромили бы город Охотск…

Капитан не выдержал, захохотал.

— Счастье ваше, что вы не знаете дорогу в Охотск. Ни один из ваших кораблей обратно наверняка не вернулся бы.

Мамия-Ринзо насторожился:

— Это почему же?..

— По той самой причине, по которой вы были ранены пониже спины и унеслись в горы, как птица.

Круглое, маслянистое лицо японца набрякло и потемнело:

— Вы хотите сказать мне, воину…

— Что ваши корабли были бы потоплены или захвачены.

Мамия-Ринзо тонко присвистнул и, еще сильнее темнея лицом, затряс пухлыми кулаками.

— Вы еще смеете нам угрожать! Вы находитесь в плену и угрожаете!.. О, это совершенно нетерпимо… Пусть об этом сегодня же узнает буниос… Он был к вам слишком ласков все это время. Могу вам сказать, что милости его кончились. Не верите? Извольте, я открою вам секрет. Буниос просил о вас, писал в столицу. Он хотел, чтобы вас отпустили. Но вчера он получил из столицы ответ, в котором сказано: «Содержать в вечном строгом плену, а в случае, если к берегам Японии приблизится еще один или несколько русских кораблей, — разграбить их и сжечь и не щадить экипажей…» Теперь вы, наверное, измените тон, капитан? Не забывайте — это говорит воин.

Головнин заметил: лица матросов словно окаменели. В коридоре стало очень тихо, только слышалось учащенное хриплое дыхание Мамия-Ринзо. Он был доволен произведенным впечатлением и после молчания спросил уже уверенно:

— Надеюсь, вы согласитесь меня обучать? Это может, пожалуй, улучшить ваше положение.

Капитан покачал головой:

— Нет. Мы не боимся угроз. Мы обучали Теске русскому языку добровольно. Если нам угрожают, мы говорим — нет.

— Но вы погибнете все до одного!

— Это останется на совести японского правительства.

Караульный подхватил с грустью;

— Ошибка… Большая, капитан, ошибка!..

Мичман Мур сидел у самого камелька. Теске и Алексей переводили на этот раз подробно. Головнин приметил, как дрогнуло и побледнело нежное лицо мичмана. Мур торопливо поднялся и, не взглянув ни на кого, осторожно, крадущейся походкой удалился в свою клетку.

Решение, которое у Мура возникало уже не раз, теперь, очевидно, окончательно оформилось. В этом решении какая-то роль отводилась и Алексею: курилец знал японский язык и, значит, мог оказаться полезным. Но остальные? Остальные пусть сами думают о себе. Они решили бежать? Отлично! Это лишь поможет Муру доказать японцам, что он безраздельно вверил им свою судьбу. Главное: завоевать доверие японцев. Что нужно для этого? Прежде всего порвать со своими. Его уже назвали предателем?.. Пусть! Беглецы все равно погибнут, и никто не узнает о его роли. А если и японцы назовут его предателем? Нет, не может быть. Во-первых, он — немец. Он скажет, что только случайно оказался на русской службе. И еще он заверит, что Россию никогда не любил и был вынужден волей обстоятельств тянуть эту ненавистную мичманскую лямку. Впрочем, возможно, до таких подробностей дело и не дойдет. Он станет у японцев переводчиком, будет обучать их русскому языку, а там со временем, пусть через годы, сумеет бежать в Европу на одном из голландских кораблей… И это будет путь славы, в Европе он станет лучшим знатоком далекой таинственной Японии!..