Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

Мур спохватился, поняв, что слишком далеко зашел.

— Нет, впрочем, дело не в подобных основаниях. Просто я не желаю так глупо рисковать головой.

На этом их разговор и окончился, капитан возвратился к матросам, гревшимся в коридоре у камелька. Здесь же был и Хлебников; он спрашивал взглядом, пристальным, напряженным, и, казалось, уже понимал ответ.

— Плохая погода, — сказал Головнин. — Очень ненадежная погода.

Хлебников понял.

— Но поначалу был как будто морозец? Этакий звонкий морозец с ветерком…

Капитан задумчиво смотрел в огонь.

— Только предательский ледок и остался…

Молодой японец по имени Теске, приставленный к пленным для обучения русскому языку, в этот вечер был особенно разговорчив. Он пользовался у губернатора большим доверием, чем очень гордился и дорожил, а сегодня его могущественный покровитель оказал юноше особую ласку, он потрепал Теске по щеке. Тут было от чего прийти в восторг. С какой, нескрываемой завистью уставились на Теске все слуги, помощники и секретари! Теперь он рассказывал об этом, смеясь, а караульные и начальник смотрели на него с преданностью и любовью, находя каждое слово Теске умным и многозначительным.

По-видимому, что-то многозначительное Теске решил сказать и пленным. По-русски он говорил еще неважно, однако объясниться ему помог Алексей.

Оказывается, у японцев хранилась какая-то бумага, написанная Хвостовым. Когда лихой лейтенант застиг японских браконьеров в бухте Анива, изгнав захватчиков, он наиболее задиристых доставил в Петропавловск-Камчатский. В следующем, 1807, году на пути к Итурупу он высадил этих промышленников на одном из японских островов с письмом на имя мацмайского губернатора.

Что было написано в послании Хвостова? Почему в продолжение всех допросов японцы не проронили ни слова о том письме? Теске сказал, что и ему содержание документа неизвестно, однако он слышал, будто в деле пленных это письмо имело решающее значение.

Утром во время прогулки Мур подбежал к Головнину. Бледный, растрепанный, со следами бессонной ночи на лице, мичман выглядел поникшим и жалким.

— Простите меня, Василий Михайлович… Я одумался. Да, я пришел в себя. Теперь я вижу, что вы были правы… Только бежать, и немедленно! Они возлагают на нас ответственность за действия Хвостова. Это — месть. И значит, наша судьба решена…

И прерывистый голос, и решимость во взгляде, и выражение лица не притупили той настороженности и недоверия, которые Головнин испытывал к мичману. Однако теперь, не забывая об осторожности, следовало использовать колебания Мура, вырвать из-под его влияния двух матросов.

— Договоритесь с Васильевым и Симоновым, — сказал он. — И еще один вопрос: как быть с Алексеем?

Мичман наклонился так близко, что Головнин ощущал виском его горячее дыхание.

— Алексей обязательно с нами… Он знает съедобные травы, коренья, он будет нужен нам. А если в дороге он окажется лишним… не беспокойтесь, я все устрою.

Головнин не понял:

— То есть?

— Я его уберу.

Вот он каков, этот Мур: он готов убить товарища по плену. Хорош красавчик с застенчивой улыбочкой, с заискивающим голоском!

— Выбросьте эту глупость из головы, мичман… Все за одного и один за всех, до последнего биения сердца. Так, и только так! Вечером начинаем сборы в дорогу. Через два-три дня мы уйдем.

Казалось, этот срок испугал мичмана. Позднее, оставшись в клетке вдвоем с Хлебниковым, Мур спрашивал растерянно:

— К чему же такая спешка? Я думаю, только для того, чтобы подготовить, убедить Алексея, нужно не менее двух недель. Истинно говорит пословица: семь раз отмерь, один отрежь.

Хлебников хмурился, отвечал неохотно:

— Японцы-то отмерили уже не семь раз, больше… Несмотря на ваше происхождение из немецких дворян, они успеют за эти две недели и… отрезать! Я говорю о вашей голове, мичман.

Мур еще пытался бодриться:

— Не смейте меня запугивать! Я не из робкого десятка. Я согласен к побегу даже через два дня.

Головнин не подготавливал Алексея, как это советовал мичман, со всеми предосторожностями. Он прямо сказал курильцу:

— Мы собираемся бежать, Алексей… Готовься.

Курилец вздрогнул, сгорбился, поднял руки, будто собираясь защищаться.

— Это неправда… Не может быть, капитан!

— Мы доверяем тебе тайну, как другу.

Алексей смотрел широко открытыми и словно невидящими глазами.

— Как другу… Я понимаю. Однако это погибель, Василий Михайлович. Да, это погибель. — Он глубоко вздохнул и резко выпрямился, расправив плечи. — Вы доверяете… Ого? Доверяете?.. Да я за это доверие десять раз умереть готов. Я с вами, капитан, и клянусь — это честно.

План бегства, предложенный Головниным, был прост и давно уже им обдуман. После полуночи, когда пленные засыпали, а караульные уходили в свою сторожку, нужно было проскользнуть в дальний угол, к двери, ведущей в уборную, перерезать деревянный брус и открыть эту дверь. Затем оставалось перебраться через ограду. Легкий и прочный трап можно было сплести из матросской парусиновой койки. Шесты, на которых сушилось белье, могли заменить оружие. Против сабель, копий и ружей с этими палками, конечно, не устоять, но Шкаев сказал уверенно:

— Смелость города берет, а рыбачью посудину возьмет и подавно!

Головнин с радостью заметил, как дружно все согласились со Шкаевым.

Теперь только и оставалось — дождаться восточного ветра. С восточным ветром на море ляжет туман — надежное укрытие для беглецов. Быть может, через день, через сутки после того, как будет захвачен рыбацкий баркас, исчезнет и опасность погони, и лишь одним воспоминанием, похожим на тяжелый сон, останется в памяти моряков далекая страна — Япония.

…Желанный восточный ветер подул через два дня. Прильнув к узенькому окошку, Головнин видел, как, медленно переваливая через взгорья, заволакивая овраги и перелески, с моря неторопливо полз первый сизый косяк тумана.

Лица моряков были по-прежнему суровы, но стали как будто светлее, — капитан понимал их сдержанную решимость и радость. В тот вечер он должен был окончательно условиться с ними о часе бегства. Что ж долго раздумывать? Они покинут темницу сразу же после полуночи, чтобы к утру быть уже далеко.

— Счастье нам улыбается, мичман, — сказал Головнин, идя навстречу Муру и протягивая ему руку. — Заметили, какая погода? Мы будем на свободе через несколько часов!

— Это… серьезно? — будто о чем-то незначительном спросил Мур, не глядя на капитана. Головнин почувствовал, как тревожно ударило сердце.

— Вы в курсе дела, мичман. Я назначаю час…

Мур усмехнулся небрежной, деланной усмешкой:

— И даже назначаете час освобождения? О волшебник! Но прекратите шутки, капитан. Неужели вы до сих пор считали меня глупцом?

Головнин шепнул ему, показав глазами на караульного:

— Тише!..

Мур нарочно повысил голос:

— Я хочу, чтобы это знали все: и вы, и Хлебников, и матросы. Я никуда с вами не пойду. Слышите? И больше не приставайте ко мне с вашими благоглупостями. У меня нет ни малейшего желания быть пойманным и болтаться с петлей на шее даже в такой надежной компании, как ваша.

Из темного угла, от своей деревянной переборки, к ним неслышно шагнул Хлебников.

— Мичман… Но это же предательство!.. Вы способны предать?

Быстро и воровато, будто опасаясь удара, Мур взглянул на его руки: простоватый, не блиставший образованием штурман давно уже вызывал у него неприязнь. «Мужик! Он смеет указывать дворянину!» Этих слов мичман, однако, не произнес; хотелось уколоть штурмана еще больнее. Он тихо засмеялся:

— Вы называете это предательством, голубчик? В вас чувствуется опытный заговорщик. Я частенько прислушивался к вашим разговорам с матросами и спрашивал себя: а не из тех ли вы мужиков, что барские поместья поджигали? Вот вы смутились… Значит, верно? Подслушивать секреты — это уже предательство, Хлебников. Пытаться поссорить меня с капитаном — жалкая, плебейская выходка. Впрочем, я не собираюсь обучать вас правилам приличия. Были бы мы на свободе и оказались бы вы дворянином, я просто отвесил бы вам пощечину, мужик!..

Он резко обернулся, собираясь отойти в сторону, но капитан удержал его за локоть.

— Я повторяю вопрос штурмана: вы способны и на предательство, Мур?

Мичман нервно передернул плечами, с усилием высвободил локоть.

— Я ничего не знаю о ваших планах. Я твердо решил остаться в заключении и терпеливо ждать своей судьбы. Ваше безрассудство может погубить и меня… Поэтому будет значительно лучше, если мы прекратим наше знакомство.

— Все ясно, — очень тихо прошептал капитан. — Теперь мне все ясно, немецкий дворянчик!..

Хлебников сказал равнодушно, так, словно Мура и не было здесь и речь шла о самом обычном деле: