Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

Хлебников сказал равнодушно, так, словно Мура и не было здесь и речь шла о самом обычном деле:

— Если вы прикажете мне убрать предателя, я это исполню, капитан.

* * *

Почти всю весну и все лето 1812 года в Охотском море гремели штормы. Старожилы сурового края — рыбаки, охотники, оленеводы — говорили, что не помнят таких нескончаемых непогод.

Когда, следуя за «Дианой», маленький бриг «Зотик» вышел на дальний рейд, люди, оставшиеся на берегу, ужаснулись: крутая обрывистая волна с разлету подняла и погребла под собой беспомощное жалкое суденышко… Лишь через долгую минуту малый кораблик с надломленной мачтой кое-как вскарабкался на следующую волну.

Казалось бы, «Зотик» немедленно должен был возвратиться. Но, отряхиваясь, как живой, на гребнях волн, отчаянно сопротивляясь их неудержимой силе, «Зотик» упрямо гнался за «Дианой», будто боялся от нее отстать.

В серой полосе тумана за высокими всплесками гребней, словно навек, утонули два корабля.

Путь к острову Кунасири был очень долог. Рикорд не мог уклониться от выполнения приказа: медленно продвигаясь на юг, отстаиваясь в туманы на якоре, штормуя в открытом океане, постоянно рискуя кораблями в неисследованных проливах, он продолжал опись Курильской гряды.

Семеро японских рыбаков, что разместились в каютах «Дианы», не раз удивлялись действиям русского капитана. Нужно было прямо держать на юг и они говорили ему об этом, но капитан был недоверчив; почему-то все время он менял курс.

— Разве я могу положиться на ваше слово? — будто оправдываясь, иногда спрашивал он японцев, — Нас, русских моряков, уже обманули на Кунасири: пригласили в гости и захватили в плен… Но, может быть, вы хотите, чтобы корабль разбился на скалах? Утонуть — это просто, сложнее — уцелеть.

Японцы молча соглашались: что ж делать, капитан имел основания не доверять им. Но Рикорд обманывал своих пассажиров, он хранил тайну производимой описи: завершение этого большого дела было как бы заветом Головнина.

Только в августе, долгожданной ясной погодой «Диана» и «Зотик» вошли в залив Измены, и с первого взгляда Рикорд понял, что японцы не теряли времени напрасно: малую крепость они расширили, на берегу был воздвигнут хорошо укрепленный форт. Расположенные в два яруса четырнадцать тяжелых орудий смотрели с этого форта на залив; над крепостью, прикрывая уже не рисованные — настоящие амбразуры, развевались полосы пестрой ткани.

Моряки «Дианы» и «Зотика» были уверены, что сражение начнется если не точас по приходу в залив, то после первого недружелюбного действия японцев. На шлюпе и на бриге все были готовы к бою, но Рикорд оставался по-прежнему осторожным; даже письмо, приготовленное на имя коменданта крепости, он не решился передавать кем-либо из офицеров или матросов, поручив это одному из находившихся на шлюпе японцев.

Сколько раз вместе с лейтенантом Рудаковым перечитывал он и заново составлял это письмо! Вызывающие, гневные слова так и просились на бумагу, однако он сдерживал и себя, и лейтенанта, зная, что следует оставаться до последней возможности осмотрительным и хладнокровным.

В окончательно принятом тексте соединялись вежливость, твердость и грозный на будущее намек.

«Несмотря на неожиданный и неприязненный поступок ваш, — писал Рикорд, — мы возвращаем всех японцев, претерпевших кораблекрушение у берегов Камчатки, в их отечество. Мы уверены, что взятые на острове Кунасири в плен капитан-лейтенант Головнин с прочими также будут возвращены, как люди совершенно невинные и никакого вреда не причинившие. Но ежели, сверх нашего ожидания, пленные наши теперь же возвращены не будут, то для требования оных людей в будущем лете придут вновь корабли наши к японским берегам…»

Четверо бравых гребцов быстро доставили посыльного японца к берегу, и шлюпка сразу же повернула обратно. Встреченный толпой солдат, посыльный вошел в ворота крепости. Судя по времени, он не успел передать письмо, как загремели японские пушки. Ядра взрывали воду очень далеко от кораблей, но матросам на шлюпке пришлось поднажать на весла — шлюпка пронеслась прямо сквозь всплески разрывов.

— Они поторопились, — сказал Рикорд. — Это, наверное, опять от страха. Но сейчас они ознакомятся с письмом.

Посланный японец не возвратился. Его ждали на шлюпе несколько часов. Ворота крепости не открывались. Не могло быть, чтобы комендант так долго обдумывал ответ или пытался выиграть время. По-видимому, он не желал отвечать.

Соблюдая обычное хладнокровие, Рикорд сказал оставшимся шестерым японцам:

— Такова благодарность вашего начальства за то, что мы помогли вам возвратиться на родину, — сначала обстрел из пушек, а теперь молчание. Я мог бы стереть эту крепость с лица земли, но я не хочу напрасных жертв и дальнейших опасных недоразумений. Пусть еще один из ваших отправится на берег и скажет коменданту, что я терпеливо жду ответа.

На этот раз японцы шлюпку не обстреливали, но и второй посыльный не возвратился.

— Все же я удивляюсь вашему терпению, Петр Иванович, — нервно похрустывая пальцами, заметил Рудаков. — Этак мы, пожалуй, отошлем к ним всех привезенных японцев?..

Рикорд сосредоточенно смотрел на берег. Не оборачиваясь, он приказал:

— Пошлите третьего… И пусть этот японец спросит у своих: ждать нашим ответа или возвращаться на корабль?

Вскоре со шлюпки доложили:

— Нам было сказано: возвращайтесь. Солдаты не знают, даст ли комендант ответ.

— Мне начинает нравиться эта игра на нервах, — тихо и зло проговорил Рикорд, — Хорошо, пошлите четвертого. Если понадобится, мы захватим их сотню.

Уже на закате от берега отчалила и направилась к «Диане» малая лодка с единственным гребцом. Это был первый посыльный — Рикорд узнал его еще издали, сгорбленного, седого рыбака, открыто опасавшегося возвращаться на родину.

Японец медленно поднялся на палубу шлюпа и, опустив голову, не глядя по сторонам, приблизился к мостику. Шел он пошатываясь, слегка вытянув руки, будто слепой, и колени его подгибались. Какая-то невидимая преграда встала перед ним, он отшатнулся и упал на колени. Прижимаясь лицом к палубе, он оставался неподвижным долгое время, и только худые костлявые плечи его вздрагивали под синей бумажной тканью халата словно от рыданий…

Рикорд кивнул матросам:

— Поднимите его.

Опираясь на дюжие руки, старик покорно встал. Лицо его было пепельно — серые, впалые, заплаканные глаза смотрели с отчаянием и мольбой:

— Печальная весть, капитан… Страшное преступление! Но ты пощади меня, старика, не я их толкал на это черное дело. Они убили Головнина. И убили всех товарищей его… Но пощади меня, капитан!

Рикорд метнулся по мостику. Ворот стал ему тесен, до боли сжал горло; он изо всей силы рванул борт мундира так, что пуговицы со звоном запрыгали по палубе, и не узнал собственного голоса и смог выкрикнуть только одно слово:

— Месть!..

Громкий топот ног и отрывистые слова команды на минуту заглушили стеклянный звон зыби.

* * *

Начальник тюрьмы с изумлением смотрел на пленного офицера. Не могло ли случиться чудо, что русского, которого он отлично знал, минувшей ночью подменили кем-либо другим? Никто из группы моряков, захваченных на Кунасири, до сего времени не унижал себя такими недостойными кривляниями. А этот человек ни с того ни с сего стал отдавать каждому солдату губернаторские почести: падал на колени, прикасался лицом к земле или на долгие минуты склонялся в глубоком поклоне и все это проделывал так неуклюже, что стража не могла смотреть на него без смеха.

С другими пленными он почему-то перестал здороваться, не замечал их, старался держаться в стороне, а если его окликал кто-нибудь из японцев, бросался на окрик бегом и снова униженно кланялся и заискивающе улыбался.

В течение какого-то часа так неузнаваемо переменился Мур, что не только матросы, даже караульные поглядывали на него с опаской: не тронулся ли мичман умом?

Но мичман был вполне здоров; просто он оставался верен себе: скрытный, завистливый и льстивый, он без труда перешагнул ту грань, что отделяет труса от предателя. Пока у него оставалась надежда на возвращение в Россию, он еще держался круга пленных товарищей. Надежда возрастала, и Мур становился приветливее, решительней, отважней. С умением притворяться, с наигранной готовностью на риск, он заставлял товарищей верить себе. Даже чуткого, пристального к людям капитана он сумел обманывать, и уже не раз… Но теперь он все больше раскрывался: шансы на освобождение уменьшались, и Мур прекращал игру: он становился самим собой — жалким, беспомощным, слабодушным и из-за этой скрытой панической трусости готовым на любую подлость.

Головнин понял, когда это произошло, когда мичман Мур окончательно утерял надежду на возвращение. Странной перемене в поведении мичмана предшествовал комический эпизод… Как-то мартовским утром постоянный переводчик, молодой японец Теске, уже неплохо обучившийся русскому языку, привел еще одного гостя. Пожилой, дородный, с двойным маслянистым подбородком человек оказался землемером и астрономом. Моряки приняли его сначала за повара. Через плечо японца свешивалась целая гирлянда больших и малых, начищенных до блеска сковородок… Нес он их, будто рыцарские доспехи, важно и молодцевато. Под рукой держал небольшой самогонный аппарат и запас «сырья» — сумку, наполненную рисом. По всей видимости, гость был любителем хмельного и неспроста не расставался с этой новинкой японской техники — походным аппаратом.