Но в то утро, когда Рейна неожиданно появилась в моем доме с влажными глазами и дрожащими губами, я все это забыла, все плохое забывается в подобных случаях. Мне она показалась такой хрупкой, такой грустной, замерзшей и отчаявшейся, такой несчастной и такой одинокой, что я тут же испугалась, что, возможно, ее дочь заболела, поэтому я, ее сестра, старшая и сильная, должна ее защитить.
— Эрнан сказал мне, что он влюбился, — пробормотала Рейна.
— А-а-а, — протянула я и тут же прикусила язык.
— В девушку, которой двадцать один год.
— Ясно, — прошептала я и опять прикусила язык.
— Почему ты так говоришь?
— Да так, ничего.
— Они поженятся. И он сказал мне, что я могу и дальше жить в его доме, если хочу. Тебе не кажется, что это чересчур?
Я молча кивнула, но ничего не сказала.
— Я предполагала себе нечто подобное, потому что уже несколько месяцев у нас не было секса, но я думала, что это просто увлечение, понимаешь? Вот поэтому я и настаивала сегодня ночью, чтобы он остался со мной, а он закатил скандал. Я просила его заняться со мной сексом, а он ничего не сделал! Я ему сказала, что нам надо поговорить.
Я не шевелила губами, хотя мой язык горел.
— Эрнан не хотел заниматься сексом — ему нужна любовь.
В этот момент мне пришлось подвигать во рту языком, потому что это была сущая мука, язык настолько онемел, что уже перестал что-либо чувствовать.
— Теперь Эрнан поверил в неоспоримое существование Бога? — спросила я.
Но Рейна даже не улыбнулась.
— Должно быть, — сказала она и заплакала.
Тут я ее обняла, прижала к себе, поцеловала, постаралась приободрить и утешить, я сказала ей, что она может жить у меня столько, сколько хочет. Я предложила это не в качестве одолжения, потому что никогда не планировала что-то получить взамен, никакого расчета у меня и в мыслях не было. Более года — с весны 1990 года до лета 1991 года — Рейна вела себя как идеальная мать и нянька, пока я была невероятно занята делами главы семейства. Мне приходилось крутиться как белке в колесе, наше экономическое положение было очень нестабильным, проще говоря, денег у нас практически не было, я бы даже не смогла платить девушке, которая раньше присматривала за Хайме по вечерам. Ситуация становилась все хуже, и, если бы не Хайме и Рейна, у меня случился бы нервный срыв. Я постоянно ощущала ее заботу и понимала, что не кто иной, как Рейна, привел в порядок шкафы на кухне. Я улыбалась каждый раз, когда находила в комнате Хайме новую рубашечку или свитер, и тоже старалась что-нибудь делать по хозяйству, поэтому, когда приходила домой, мыла посуду и каждое утро вытирала пыль. Как-то вечером я увидела накрытый белой скатертью стол в столовой, на нем стояли две пустые винные бутылки, а Рейна и Сантьяго опустошали третью на балконе. Я сказала, что голодна, потому что у меня не было времени что-нибудь приготовить, а эти двое посмотрели на меня с выражением абсолютного простодушия, за мгновение до того как посоветовать в один голос, поджарить себе яичницу, — они не рассчитывали, что я приду так скоро и захочу есть. Я радовалась тому, как замечательно моя сестра ладит с Сантьяго, хотя наши с ним отношения становились все прохладнее. У меня промелькнула мысль, что если так будет продолжаться, то между ними что-нибудь да произойдет.
Той ночью с четверга на пятницу я, сидя на кухне, тихо смаковала рюмку вина. За несколько минут до этого я бережно достала бутылку красного вина, осторожно вынула пробку и сделала первый глоток. Мне следовало подумать о жаре — была чрезмерно высокая температура для июньской ночи. Я была абсолютно уверена, что нахожусь дома одна, для этого мне не требовалось обойти дом, мне только хотелось, чтобы Хайме, когда проснется, первым делом увидел меня. Нужно было успокоиться, для чего следовало выпить немного вина. На меня волнами накатывала ярость, которую я старалась контролировать, и все повторяла, что ничего не произошло, потом я решила поработать. Когда рюмка опустела, я поднялась, чтобы налить себе еще немного. Тут открылась дверь на улицу. Я посмотрела на часы. Было два часа пятнадцать минут.
— Малена?
— Я здесь, — ответила я и снова села на место.
Тут же в кухню вошел Сантьяго с виноватым видом, показывая, что спорить со мной он не собирается. В его лице не было ничего особенного, но я почувствовала что-то странное, что-то необычное в его поцелуе… Я отказалась от заранее приготовленных упреков, а он не стал извиняться и сказал, что отвез Рейну домой. Я только спросила Сантьяго, правильно ли он поступил, оставив ребенка четырех лет одного. Он мне ответил, что оставил Хайме спящим и был уверен, что вернется раньше, чем тот проснется. Сантьяго попросил у меня прощения и обещал, что этого больше не повторится, а я слушала его оправдания, но могла думать лишь об одном: что он бросил нашего сына. Сантьяго смотрел на меня, я отражалась в его зрачках, потом я медленно села, а он стоял передо мной.
— Что ты делаешь?
— Проверяю контрольные.
— Мы можем поговорить?
— Конечно.
* * *
Пару недель до этого разговора Рейна пригласила меня пообедать, сказав почти то же самое: «Нам надо поговорить», и, хотя я попыталась избежать этого приглашения под предлогом, что у меня почти нет денег, времени и аппетита, она продолжала настаивать, убеждая, что очень хочет пригласить меня, что уже сообщила маме о том, что в удобный для меня день мы оставим Хайме у нее, и что она знает невероятно хороший японский ресторан, он недавно открылся и доступен по деньгам. Мне нравилась японская кухня, и я согласилась.
Рейна ожидала, что я откажусь, но я приняла приглашение. Слова Рейны «нам надо поговорить» означали самое худшее, потому что еще с детства мы никогда не находили общий язык. Мы были единодушны лишь в одном — в том, что метеорологи обязательно ошибутся с прогнозом погоды. Материнство, как магический наркотик, превратил мою сестру в невероятно консервативную женщину. Теперь на ее лице всегда было такое же озабоченно-страдальческое выражение, как в тот день, когда мы получили энцефалограмму Паситы. Рейна походила на нашу мать больше, чем я, и с этим следовало согласиться, хотя мне было тяжело каждый раз, когда я слышала ее жалобы об «этих ужасных улицах, кишащих нищими, шлюхами и неграми, которые продают скобяные товары, с киосками, набитыми порнухой. А ведь мимо них каждый день ходят дети в колледж, и куда смотрит правительство, и какого черта делает городской совет, и какого черта происходит с приличными горожанами, разве мы платим налоги для того, чтобы судьи вступали в союз с криминалом, и что свобода не в этом состоит, и что важно думать о том, как будут расти наши дети». Я была уверена, что Рейна говорит это, попав под влияние Эрнана.