Я научилась владеть своим лицом, делать каменное выражение, скрывать чувства от окружающих. Я быстро поняла, что этот путь мне придется пройти одной. Сантьяго не волновался, он вел себя так, словно все было прекрасно, часто даже упрекал меня в нездоровом педантичном следовании указаниям врачей. «Ты каждый божий день проводишь в клинике с ребенком. Должно быть, тебе там нравится, потому что, конечно, он выглядит прекрасно, но, может, хватит, не нужно больше его осматривать…» — говорил Сантьяго. Хайме действительно был замечательным малышом, очень активным, быстрым и красивым, но он очень медленно рос и не поправлялся, как требовалось. Я не переставала тревожиться за него, хотя не могла ни с кем поделиться своими страхами, а потому в конце концов решила не признаваться в страхах даже самой себе. Когда какая-нибудь сеньора смотрела на моего ребенка на улице, в магазине или в парке, я отворачивалась в другую сторону, а если меня спрашивали о его возрасте, я отвечала с отрепетированной улыбкой, горя воодушевлением, которое гасилось какими-нибудь последующими комментариями. Если кому-то доставало мужества, чтобы посоветовать мне особую диету, испугавшись того, что у такой крупной матери, как я, такой маленький ребенок, тогда, не переставая улыбаться, я торопливо уводила Хайме в какое-нибудь другое место, где не было никого, кто хотел бы задавать вопросы, расспрашивать, какую жизнь я вела во время беременности, чтобы родить такого рахитичного ребенка, какое жуткое заболевание я перенесла в этом состоянии, или за какого рода дурные склонности наказаны родители, что их ребенок имеет такой истощенный вид. Никто не знает, почему у некоторых женщин кальций застревает в плаценте, почему она делается твердой и ни на что не годной, но мне не осталось ничего другого, как принять то, что я превратилась в ответственную мать лишь по случайности, потому только, что плацента, непригодная, жесткая, забитая минералами, была именно моей.
Иногда я оглядывалась вокруг, видела себя, своего сына, дом и мужа и тихо спрашивала себя, отчего, когда, как и почему так случилось.
* * *
Через несколько месяцев я начала работать по вечерам, а когда оглянулась по сторонам, испугалась того, что увидела. Хайме было уже три года, он рос очень медленно — за шесть месяцев он вырастал на 8,5 процента, в соответствии с таблицей роста, хотя и с самой нижней отметкой. Казалось, все в порядке, нет причин для подозрений, что он может стать карликом, страдать микроцефалией и рахитом, — такие мысли мучили меня постоянно, тогда как Сантьяго считал, что дела идут отлично.
Правда была в том, что карьерные дела моего мужа последнее время пошли не так успешно, хотя до рождения Хайме, казалось, он сильно преуспевал. Сантьяго хотел посоветоваться со мной по поводу своих проектов на будущее, которое стало его беспокоить. Человек, который никогда не смотрел на себя со стороны из страха все потерять, решил поэкспериментировать. Сантьяго считал, что на предприятии, где он работал, с тех пор как я его знала, он достиг потолка и что пришло время начать заняться собственным делом. Он сказал, что именно сейчас перспективы очень хороши, я ему поверила, потому что он никогда раньше не ошибался и до сих пор мы жили хорошо, даже очень хорошо. Действительно, до рождения Хайме я подумывала о том, чтобы оставить академию, и если этого не сделала, то только потому, что работа обязывала меня выходить из дома, здороваться, болтать со многими людьми на разные пустяковые темы часами, чтобы затем сконцентрироваться на профессиональных вопросах: разговор и грамматика, особенности фонетики, саксонский генитив, нерегулярные глаголы.
Когда Сантьяго открыл собственное предприятие, я была уверена, что все изменится к лучшему, но прошел год, пока в холодильник вернулась моя любимая Coca Cola Light. Результаты финансирования обществ, которые мой муж радостно бросился создавать, чтобы снизить налоги, в результате получились куда менее эффективными, чем ожидалось. Поставщики поставляли товар, учредители готовились получить прибыль, но клиенты не платили, когда следовало. В итоге кости домино медленно падали, увлекая за собой каждую последующую костяшку, так что, когда наступал последний день месяца, не находилось денег даже на собственную зарплату.
По утрам я отводила сына в обыкновенный детский сад, правда, довольно чистенький, но без психолога, без логопеда, без занятий по психомоторике, без обучения музыке, только куча детей и два часа на чистом воздухе в ближайшем парке.
Я нашла этот садик среди самых дешевых и, что немаловажно, близко от дома. Я давала частные уроки до обеда, потом шла забирать Хайме, переодевала его, кормила, проводила с ним все вечера. Я бралась за все переводы, которые только могла найти, чтобы ребенок находился со мной рядом, а в половине восьмого шла в академию, потому что вечернее расписание лучше оплачивалось, чем дневное. В полночь, выбитая из сил, я не могла даже остаться выпить рюмочку с коллегами, которые отправлялись в кафе отдохнуть после занятий, и возвращалась домой усталая, раздевалась, шла в постель и засыпала, когда Сантьяго разрешал себе дотронуться до моего плеча, описывая все плохое, что ему выпало за день и жалуясь, как мучительно несправедлива к нему судьба.
Хайме занимал все мои мысли, так что я даже не пыталась жаловаться и вела себя словно осел, слепой, глухой и немой, который никогда не знал другого мира, кроме колодца, к которому его приводят. В нашей семье я стала единственным источником реальных доходов, но с каждым днем мне становилось все труднее вставать. Рейна помогала в те дни, когда мы с Сантьяго работали допоздна. Я пыталась отказаться, уверенная в том, что у нее достаточно своих проблем, чтобы загружать себя еще и нашими, но она не хотела оставлять меня, более того, даже не желала меня слушать.
— Не говори глупости, Малена. Разве мне трудно прийти вечером? Если я не приду, Рейна проведет вечер дома одна, ведь гораздо лучше, если она будет играть со своим двоюродным братом… Сегодня я помогу тебе, а завтра ты мне, тем более ты мне уже помогла, когда у меня были проблемы с Эрнаном.
Последнее было не совсем так. Ведь я ничего не сделала, только выслушала и дала совет, приютила на пару недель, пока она решала, возвращаться ли к матери. Я никогда ее полностью не понимала. В родной дом тогда Рейна вернулась обессиленной, опустошенной и усталой, что, кстати, очень устроило маму, — она почувствовала себя нужной.
— Кончено, — сказала Рейна в один прекрасный день, переступая порог моего дома. Она была в очень мятом платье, непричесанная и ненакрашенная, с пепельно-серым цветом лица.