баржа. Да, затерялась, я не оговариваюсь, потому что кругом громоздились подъёмные краны, похожие на железных жирафов, звеняще переговаривались гудки пароходов и среди них стояла небольшая баржа со слоном. Слона провожали на пенсию. Слон был не один, с ним отправлялся в путь и ослик Пиколлё. Стояли они, как всегда, рядом: огромный слон и его верный друг, кроха-ослик.
Короткий гудок буксира. Над трубой мгновенно горделиво взвился дымный тюрбан, качнулся, приветствуя небо перед морским походом, и стал растворяться.
Слоновьи уши-лопухи хлёстко забились. Ослик насторожился. И вдруг оба – один мелко и трубно, другой протяжно – зарокотали в два голоса. Быть может, так торжественно они прощались с цирком, с Одессой. Или мне это показалось в ту минуту. В эту минуту я пожалела, что не вела дневника своего детства. Сейчас я воочию видела его перед собой. Слон – мой дневник. Каждая морщинка у глаз, на хоботе, боевая рана на ноге – вехи циркового детства: последняя страница – слона ведут на пенсию.
Баржа уже колышется на волнах, затем едва виднеется, а я, не отрываясь, слежу за ней. Ведь это навсегда в море уплывало моё детство.
Глава I
Я помню себя в те годы, когда, шагая с отцом по кулисам цирка, я точно могла отвечать на его вопросы:
– Кто здесь стоит?
– Слон.
– А кто здесь разлёгся?
– Верблюд.
– А рядом?
– Ослик.
Вскоре мне уже стало скучно отвечать на вопросы. Мне хотелось задавать их самой. Но мама и папа были слишком заняты, чтобы возиться со мной, а дог, которому меня оставляли на попечение, был нервным, ворчливым, да и говорил всего одно слово: «Мамм-ма!» — в надежде получить кусок не съеденной мной булки. Ключ — так звали дога – меня не слушался, и папа поэтому им всегда оставался доволен. Он гладил дога и говорил:
– Молодец, Ключ! Мы с мамой доверяем тебе своё сокровище. Ты – нянька, ты – друг и сторож. Ты нас не подведёшь. Ведь Наташа тебя слушается? Правда, Наташа?
– Угу, – нехотя соглашалась я и бежала к маме.
– Мамочка, а мамочка! Сокровище – что это?
– Сокровище – должно быть, самое дорогое для человека.
– А для папы?
– Хм, – мама задумывалась. Я же не давала ей покоя:
– А где оно – папино сокровище?
Мама облегчённо вздыхала и, улыбнувшись, сказала:
– Конечно, в цирке!
О! Это было понятно. Я знала буквы из электрических лампочек, составляющие слово «цирк». Почему меня оставляют в гостинице, а сами идут в цирк! Как мне было обидно! Я не любила гостиниц. Там всегда слишком правильно расставлены чужие, не наши вещи; вечные графины с водой, пахнущей лекарством, и двери, которые плотно закрывались на настоящий ключ, чтобы мы с Ключом-догом оставались одни. Да, неприятны бывали эти часы ожидания, когда папа и мама в моём представлении делились на живых и нарисованных. Живые в цирке, а нарисованные смотрят на меня со стены и улыбаются одной и той же улыбкой, не обращая внимания на мой крик и слёзы.
«Хочу в цирк!» – думала я. И однажды – свершилось! Дверь открыла дежурная, и мы с Ключом отправились в путь. Первой выскочила я, за мной – Ключ.
– Девочка, ты зачем вывела собаку в коридор? – обратилась ко мне рослая женщина с ведёрцем, из которого торчала тряпка.
– Коридор! – повторила я новое слово.
– Нуда, в коридор, – назидательно сказала женщина.
«Значит, цирк сразу после коридора», – решила я, и Ключ, неожиданно насторожившись, впервые послушно пошёл рядом. Длинный и мягкий половик остался позади. Перед нами лестница. Ступень, одна, другая, третья… Мы идём по улице. Я упала. Ключ, ухватив моё платье зубами, помогает мне подняться. Мы идём дальше, теперь я всё время спотыкаюсь. Наконец, устаю, начинаю плакать. Ключ садится радом, и нас обступают люди.
– Ты что плачешь, девочка?
Я молчу.
– Ты чья такая, девочка?
– Цирка, – успокаиваюсь я.
– Цирка?! Ну-с, а где ты живёшь? – обращается ко мне старик в очках. Я смотрю на него с удовольствием, потому что очки вспыхивают, когда мимо едет машина.
– Я живу в коридоре!
– Неслыханно, – покачал головой старик. За ним все стали повторять: «Живёт в коридоре, неслыханно».
– А где твой дом, папа, мама?
– Папа и мама в цирке.
– Иди ко мне на руки, крошка, и отправимся в цирк.
Я с радостью соглашаюсь, но Ключ становится между нами и грозно рычит на старика.
– Как же быть?
– А вы доведите её. Жалко ведь, гражданин. Ребёнок ведь, понимаете, – советует старику какая-то толстая тётя.
– Ну что ж, идём!
– Ключ, рядом! – ликую я. И вскоре мы попадаем в цирк.
Папа с мамой удивляются. Мама сердится на Ключа, а папа говорит:
– Знаешь, мама, Ключ не виноват. Просто наша девочка подросла. У неё появился характер, вот это и смутило пса. К сожалению, он стал слушаться Наташу. Придётся Ключа переводить на другую работу: Наташа большая. Наташа у нас с характером.
Мне было уже три с половиной года.
Глава II
Теперь я не оставалась одна в гостиницах. Меня брали в цирк. И на гостиницы я стала смотреть как на коридор, который нужно обязательно пройти, чтобы попасть в цирк. Папа с мамой шли па работу, а я – в сказку. Она начиналась для меня за манежем, у клеток и стойл, где были животные.
– Олень приехал с севера, верблюд – с юга, – рассказывала мне мама.
И долгое время север и юг я находила в цирке по оленю и верблюду. Даже если они стояли рядом, я всё равно отправлялась в путешествие по свету. Огромные миры нового проходили перед моими глазами: пустыни – слоновник с верблюдами, моря – бассейны с морскими львами, леса'– медведи, небо – орлы. В пути мне встречались разбойники – это были обезьяны. Я воевала с ними: сострою рожицу, а в ответ получу две и скорее бегу дальше. Иногда «нечистая сила» преграждала мне дорогу. Так я называла людей, которые говорили папе:
– Ах, Дуров, Дуров! Странно вы воспитываете своего ребёнка. Как можно маленькую девочку одну подпускать к животным. И о чём вы только думаете!
Отец смеялся:
– Думаю о воспитании. Ищу свой метод. Хотите, поделюсь. Она должна вырасти сильной и бесстрашной. Если с детства ей привьётся вера в животных-друзей, значит, вырастет настоящий дрессировщик.
А «настоящий дрессировщик» бежал в это время играть со слоном в прятки. Веселее и чудесней игры для меня не было. Я прижималась к огромной слоновьей ноге и, замерев, стояла, пока чуткий хобот