так, так, кто это у нас тут? Семь «лесных стрел»? Единственная недальновидная каста Энгибара, которая противилась восхождению Завету Благодати и к его верховенству в Храме под Небом. Я не забыла о ваших крамольных речах посреди собрания друидов. Нет, не забыла.
– Твой культ кровожаден и жесток, Хагиша, – проворчал мужчина с топором на поясе. – Никогда Дух Зелени не решал свои заботы при помощи открытой ненависти и агрессии.
– Что такое Завет Благодати? – спросил я.
– До сих пор это было малочисленное общество отшельников, живущих на выселках и проповедующих Сказания Отмщения. Такое себе «сказание», уверяющее, что все и вся обязаны вложить в руку меч и щит, и с ними мстить за осквернение нетленного порядка природы. Их, этих «заветников» с посула Хагиши, вняв её уверениям о начале Новой Страницы в истории Энгибара, основанной на праве ставить Землю-Мать выше человеческой юдоли, по глупости и бестолковости выбрали руководить друидическими конфессиями. Когда Завет Благодати дорвался до власти, то все неугодные ей волхвы и рейнджеры вдруг оказались в немилости. Их обвинили в несоблюдении новоявленных принципов и каких–то несуразных устоев, выуженных из больной фантазии Хагиши. И что потом? Всех более–менее толковых жрецов изгнали из общины и запретили им возвращаться под страхом «суда». Только всеми уважаемого Альфонсо они побоялись тронуть и нас, его личных «лесных стрел».
– Не шибко–то ты жалуешь своего первосвященника–друида, Хансель, – улыбнулась Хагиша своими красными в подтёках зубами. – Разве плохо то, что браконьер понесет наказание? Или зазорно покарать зарвавшегося траппера? За нарушение Равновесия должно последовать справедливое воздаяние. И Завет Благодати истово и заповедно ратует за это. Друиды и их собратья находились в потемках своих миротворческих обычаев, которые по сути своей претили Духу Зелени. Делали Его слабым и ничтожным. Но ничего, скоро Он воссияет и воспрянет, как никогда до этого.
– Уже воссиял, ага, – сплюнула женщина. – Та треба тому доказательство. Секвойя–Аватар Дух Зелени покрылась кровяной коркой после неё, а Альфонсо слег, погубленный сваренным тобою ядом.
– Только со слов все так чинно и пригоже, – промычал товарищ мужчины с топором. – Кто распял на деревьях охотников из Рахиса? Кто предал смерти рыболовов, что закидывали свои сети на Шевелянке? Кто закопал по шеи в глину, я хочу получить ответ, подростков, что просто собирали ягоды у нас в Медвежьем Угодье?! Кто они?! Это вы! Изверги!
– Они не только собирали ягоды, но и травили кроликов своими бешеными собаками. Не ради пропитания, но в угоду своим ледяным сердцам. Жаль, что вместе с ними я не закопала еще и их узколобых родителей – так была бы всем наука о том, как надобно воспитывать своих чад.
– Ты чуть их не убила! И убила бы, не освободи мы их!
– Твои слова – ветер, Прик. А что по поводу твоих обвинений, Элхе, то и они беспочвенны и мятежны. Дух Зелени не принял подать только потому, что уже устал от ваших пустословий. Он гниет, и гниет исключительно из-за вас. Из-за вашей нерадивости и вашей бездеятельности. От вашей нерешительности и нечестивой застенчивости. Ныне с этим покончено, теперь Завет Благодати расставит все по своим местам. Дух Зелени и с Ним все Естество края Соединённого Королевства расцветет на зависть всем. Те же, кто встанет на пути Обновления – будут истреблены.
Запальчивая фанатичность, с которой говорила Хагиша, заставила меня содрогнуться. В Энгибаре случился Переворот Сил, и гадай не гадай, скоро он выльется в противостояние, что обернется смертью для многих поселенцев этого, доколе не ведающего ранее раздора города рейнджеров и друидов, волхвов и знахарей.
– Сколько всего лесных стрел?
– В Энгибаре? И пятидесяти не наберется, – прорычал Хансель. – Все за его пределами. В Медвежьем Угодье.
– Хорошо, – кивнул я. – Это хорошо.
– Больше плохо, чем хорошо. Я все более уверяюсь, что лесным стрелам тут не место, – отметила Хагиша. – Однако мы задерживаемся. Пора начинать, Калеб.
Я, многозначительно глянув на Ханселя и Элхе, кивнул.
– Мы будем рядом с тобой и Альфонсо, – сказала Элхе.
– Это!.. – взъерепенилась Хагиша, но её оборвал Прик.
– Это никак не противоречит правилам. Или и это уже запрещено? Не упомню такого.
– Нет…
– Вот и славно.
Я вошел в дом Дельторо. Он все так же лежал на кровати, походя своим обликом на мертвеца. Я отдал Лике посох, отложил котомку на стул и забрался на перину, благоухающую как медвяными травами, так и испариной залежавшейся плоти. Хагиша и восемь её друидов, неистово чавкающих красницей, встали в моём изголовье.
– Пей, – промурлыкала Хагиша.
Я откупорил пробку с резной головой волка и залпом влил в себя содержимое мензурки. Мерзкая, густая жижа, принявшее в свое лоно утопленных насекомых, поползла по моему надгортаннику, затем по голосовой складке и дальше в трахею и пищевод. По вкусу эта слизь, а иначе её и не назовешь, была сродни сукровице, солидно приправленной некой невообразимо тошнотворной составляющей, которую невозможно описать словами и чувствами. Меня пробрала волна жара пустыни и одновременно с ней накрыла поволока склепного холода и рассудочной неустойчивости. Мой желудок жгло желчью, а мозг посылал импульсы тревоги и безотчетного, всеобъемлющего страха. Я словно бы погружался сам в себя, в свои внутренности, и в них уже проваливался в смарагдовую толщу Бездны, что есть суть Черноты и Бесцветия. Последнее, что я успел различить, прежде чем окончательно снизошел в хтоническую пучину, были ковыляния свечных фитилей. Их призрачное пламя отбрасывало долгие тени на тяжелые шторы и мебель, вовлекающую в себя свои углы и абрисы… Катила подействовала…
Трехмерное пространство, таким, как мы его знаем, тут не существовало. Я понимал, что это совсем не те визии, в которых ко мне являлся Укулукулун или приходили, уже крайне редко, обычные предметы, силуэты, эманации, порождения памяти или иллюзии и фантазмы дремлющего разума. Я находился в сознании, четком и ничем не завешанном. Тот полет, отмеченный преодолением звездных прерий и впадин бестелесного, но безобразно и кощунственно мыслящего толка, нагнал на меня древний, гнездившийся в наших предках испокон веков, ужас неведомого. То, что мне довелось познать, и к чему, я, в силу своего безволия, смог приобщиться, можно назвать психозным сюрреализмом и адовым абсурдом. Потусторонние маргиналии и ямины, выползающие на моем пути в Точку Невозврата, кишели вспученными страшилищами и плотоядными бестиями, такими аномальными и несовместимыми с привычным, что мне хотелось кричать. Несусветный хаос злокозненности, беспринципности и зыбкости, обметанный гнилушными, погрязшими в грехе, бестолковыми подлипалами, сопровождал меня повсюду. Эта в высшей мере порочная мешанина, крутившая мое гуттаперчевое «я», не отступала, пока где–то там, на задворках моего безумия не проскребся тоненький ориентир. Он, компас космического коллапса, стал вести меня куда–то в одну из этих торфяных выщерблен, снискавших загробный саван тлена и мириад криков агонии.
Плато, где