И добавил хмуро:
— Спасибо, правда.
Гена покраснел и опустил глаза.
В Старое Село мы прибыли на рассвете. Надо сказать, я немного дрейфила, потому что начальник станции знал меня довольно хорошо, но мои спутники — то есть, спутницы — произвели на него такое впечатление, что на их фоне меня он попросту не заметил.
Я с облегчением выдохнула и вложила руку в ладонь Савелия, который с самым любезным видом выспрашивал дорогу у начальника станции. Конечно, я бы и сама могла бы рассказать, как нам пройти, даже самую короткую дорогу показала, но, по легенде, никто из нас в Старом Селе прежде не бывал, поэтому мы вооружились картой и двинулись по узкой улице в сторону монастыря.
В детстве я не раз топтала пыль этих дорог, здесь мы играли в догонялки и в казаков-разбойников, и воду пили из колодца, прятавшегося в зарослях сирени. И воровали удивительно кислую вишню в саду почтальона. А во дворе фельдшера играли в баскетбол.
Воспоминания нахлынули на меня тёплой волной, я даже зажмурилась от счастья.
— Всё в порядке? — негромко спросил внимательный Савелий.
Я кивнула:
— Да. Просто детство вспомнила.
За годы моего отсутствия монастырь не изменился. Всё те же высокие белые стены, утопающие в буйных ветках акаций, все те же зелёные купола. Дорога по-прежнему желта, а небо синее. И тишина. Такой вкусной тишины я нигде в другом месте не ощущала.
— Нехорошее место, — ворвался в мои мысли бас одной из наших баскетболисток, и я с удивлением посмотрела на неё… на него… Чёрт!
— Почему нехорошее?
— Не знаю, — ответили мне, после чего артист поправил воротник спортивной куртки, маскируя кадык. — Но предчувствие у меня какое-то… Зудит под лопаткой.
Услышав это замечание, Савелий нахмурился и посмотрел на Борща. Тот тявкнул до чрезвычайности неприятным голосом и вильнул хвостом. По-моему, пиган никаких неприятностей не предчувствовал. Но это только по-моему, потому что поведение лже-болонки заставило Савелия поджать накрашенные губы и проворчать негромко, так, чтобы услышала только я:
— При первых же признаках какой-либо опасности — неважно, какой — сигналь Пуде, чтобы вытаскивал нас отсюда.
— Хорошо, — согласилась я, и Савелий решительно взялся за старинную колотушку, висевшую возле двери на видавшем виды шнурке.
Почти сразу в воротах отворилось маленькое окошко и показалось остроносое лицо женщины в обрамлении белого апостольника.
— Что надо? — недружелюбно буркнула она, не купившись на приветливую улыбку Савелия.
— Мы к матери-настоятельнице, — ответил демон красивым женским голосом. — Нас ваш архиерей прислал. Отец Афанасий. Насчёт предстоящего спортивного состязания.
— Ожидайте, — велела монахиня и закрыла окошко.
Ждать нам пришлось действительно долго. И к тому моменту, когда ворота, наконец, распахнулись, меня уже основательно развезло под необычайно знойным утренним солнцем.
— Я провожу вас до гостиницы, — пробурчала всё та же остроносая монахиня и вышла за ворота, закрыв за собой дверь. — Идёмте.
Женщина махнула рукой, и мы двинулись за ней по едва приметной в траве тропинке вдоль монастырской стены.
— Отец Афанасий нам ничего не говорил насчёт гостиницы, — осторожно заметил Савелий.
— Не волнуйтесь, — насмешливо протянула монашка. — Никто с вас денег за постой не возьмёт, если вы сами не захотите заплатить. Это монастырская гостиница. Мы тут всех приезжих размещаем.
И покосилась на розовый чемодан на колёсиках, который Савелий лениво тащил волоком по густой траве. Странно, я почему-то думала, что монахини, все как одна, открытые и дружелюбные существа. Эта же только что ядовитой слюной в нас не плевалась.
— Да я и не волнуюсь, — демон пожал плечами. — Просто удивлена. Отец Афанасий говорил, что мы будем прямо в монастыре жить, вот я и…
— Мало ли, что вам отец Афанасий говорил, — отбрила монашка. — Он тут не хозяин. Здесь всё слову матери-настоятельницы послушно. А она сказала, что жить вы будете в гостинице!
— В гостинице, так в гостинице, — Савелий равнодушно пожал плечом и перехватил чемодан другой рукой. — Долго ещё, кстати? У меня ребёнок устал…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Услышав о ребёнке — обо мне, то бишь, — монахиня немного смягчилась и проговорила почти нормальным голосом:
— Пришли уже, — и махнула рукой на длинное здание с решётчатыми окнами, больше похожее на средневековую западноевропейскую конюшню, чем на современную гостиницу действующего женского монастыря. Монахиня позвонила в самый обычный электрический звонок и прокричала нетерпеливо:
— Лизка, открывай! Спишь ты там, что ли?
За дверью послышалась какая-то возня и звяканье цепочки, а затем меня обдало сырым, пахнущим нафталином и хлоркой воздухом.
— Вы опять ворчите, сестра Анна. И пугаете наших гостей.
Открывшая дверь женщина была в таком же платье, как у встретившей нас монахини, но её волосы покрывал не апостольник, а самый обычный цветастый платок, из под которого выбивались непослушные рыжие пряди.
— Вы и есть те спортсменки, о которых все говорят? — спросила она и посмотрела на нас зелёными-зелёными глазами.
— Видимо, да, — протянул Савелий и зыркнул в мою сторону таким безумным взглядом, что у меня от страха коленки задрожали, и я, попятившись, спряталась куда-то за Гену.
— Держи, — прошептал тот секунду спустя, и моей руки коснулась какая-то ткань. Я опустила глаза и увидела бейсболку, такую же, как была на Гене и на доброй половине наших спортсменок.
— Зачем это? — удивилась я.
— Затем, — обронил секретарь сквозь зубы.
Кепка совсем не подходила к моему костюму, но Гена посмотрел на меня таким же бешеным, как у Савелия, взглядом, и я, смирившись, натянула головной убор. Ничего, я с этих террористов ещё потребую объяснений! Дайте только наедине остаться!
И эта возможность появилась у меня совсем скоро.
Изнутри гостиница выглядела так же, как и снаружи. Как старинная конюшня западноевропейского образца, не хватало только лошадей и запаха навоза. Что же касается стойл, то они были удачно переоборудованы под гостиничные номера. Ну, то есть, кельи, конечно.
Занимавшая должность администратора гостиницы, Лиза, оперативно вручила Савелию большую банку, в которой вперемешку лежали разнокалиберные ключи и, мило улыбаясь, предложила:
— Вы сами расселитесь, хорошо? А мне потом список на ресепшн оставьте, чтобы я знала, кто в какой комнате.
— Что, и паспорта оставлять? — перепугался Савелий, и вся наша компания напряглась. О фальшивых паспортах мы как-то не подумали. Да если бы и подумали, я бы отвергла эту идею как параноидальную и еретическую.
— Да Бог с вами! Зачем нам паспорта? Просто список составьте, я потом сама в журнал прибытия вас запишу… — и кивнула на амбарную книгу, лежавшую на стойке администратора.
Уже пять минут спустя я поняла, почему Лиза не хотела возиться с ключами: их в банке была, наверное, целая сотня. Я подозревала, что мы с заселением провозимся до вечерней зари, если вообще не до утренней. И плакал тогда наш план «смотаться отсюда по-быстрому».
«Зато хоть «девочки» повеселятся», — мрачно подумала я, услышав, как баскетболистки делают ставки на то, кто последний найдёт свой ключ.
Кто был последним, я не знаю. Потому что как только открылась первая дверь, Савелий нагло заявил, что это номер тренера и его семьи и втолкнул меня внутрь.
Вот тут-то я и поняла, почему местные монашки такие злобные все. Если у них в гостинице всё так скромненько, то сами они, видимо, на каменных кроватях спят, укрывшись рогожкой. Никогда раньше мне не приходилось бывать в настоящих кельях, но не думаю, что они сильно отличались от гостиничных комнат. Каменные стены и потолок выкрашены белой краской. Под ногами тоже камень, только натурального цвета. Окно, захваченное мелкой решеткой, деревянный стол у подоконника, два стула, две кровати у противоположных стен, таких узких, что даже мне на такой будет неудобно спать, что уж говорить о Савелии и других не менее фактурных участниках нашей экспедиции.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})