– Ну полно, Маша, говори, что у тебя.
Ей стало легко от его ласковой улыбки.
– Батюшка, не велите идти за Алексея, не люб он мне.
– Что-о-о?!
Его лицо мгновение было растерянным, но только мгновение. Тотчас углы губ поджались, глаза стали острыми и холодными.
Мария, боясь, что он сейчас зайдётся в гневе, поспешно проговорила:
– Неужто для вас счастье моё ничего не значит? Не с короной ведь жить, с человеком.
Князь Голицын аж задохнулся, услышав это. Вскочил, пробежал по комнате, резко повернулся.
– Ду-у-ра!!
Крутнулся на каблуках, сел в кресло и наклонился к ней.
– Ты же дочь моя, моя кровь! Как же не понимать можешь? Ведь держава! Держава! А ты как последняя баба: «счастье… с человеком…»
Он снова походил по комнате и повернулся к ней уже спокойно.
– Ступай, княжна, спать, и чтоб больше я от тебя такого вздора не слышал. Я твой родитель и в руке твоей властен.
Увидел, как она набрала воздуху, чтобы сказать, резко перебил:
– Ступай.
Наутро Борис Алексеевич ничего ей не поминал, поцеловал как всегда в висок, спросил, что они с Натальей нынче делать будут, и уехал.
А они нынче в гости собирались, и в важные гости. Дочери царицы Прасковьи звали кофий пить, да поглядеть разные товары иноземные, что к ним во дворец купчишки принесут. На такой случай батюшка изрядную толику денег им оставил, не поскупился. Да сказал, чтоб подобротней товар приглядели, не только дамские свои штуки, но и посуду, и для постели, и ещё что домашнее. Если понравится что подороже, чтоб отложили, он, дескать, к тому купцу сам заедет.
Мария тоскливо подумала:
– Приданое.
Когда приехали, в зале дворца уже были разложены на столах и в коробах распахнутых штуки шёлка, бархата и полотна, мотки тесьмы да кружева, шкатулки с жемчугом и каменьями, а пахло, как на майском лугу в полдень – видно, духи пробовали.
Обе царевны то и дело подбегали к сидевшей в креслице царице Прасковье.
– Маменька, вот на парчу гляньте, маменька, вот бирюза персидская.
Царевен, Катерину и Прасковью, Мария уже встречала, а царицу видела впервые. Была она полной, белолицей, в тёмном платье, как по вдовству положено. Подошли с Натальей, поклонились. Она им покивала приветливо.
– Здравствуйте, девоньки. Посмотрите, сколь всего навезли, может, выберете что.
Царевны подхватили их, начали показывать жемчужные поднизи и ушные подвески, шёлковые прозрачные чулки, бусы яхонтовые, первейшей моды обручочки, чтобы на руку их, на запястье надевать, с вделанными в них разноцветными камешками-глазками. А ещё тут были туфли, вытканные бисером на носках, до того легки, что в них по воздуху только ступать. А ещё – мотки с широкими и узкими кружевами, будто не люди, а пауки их плели – до того тонки, с пропущенной по узорам серебряной паутинкой. А ещё – ларец, бисером мелким изукрашенный, с замочком да ключиком на золотой цепочке, с музыкальным звоном при открывании крышки. А ещё… Дух захватывало, и губы сохли – до того всё было баское и приглядное.
Много всякого добра отобрали Наталья с Марией. Взяли и полотна голландского для постелей, и батисту с прошвами на белье, тесьмы, конечно, да кружев разных, отрезы парчи, бархату, алтабасу на туалеты. Ой, да много всего взяли – враз и не перескажешь, и для себя, и для домашних, детей, конечно, не забыли. И пуще всего Марии совсем малая покупка была приятна – коробочка атласная с атласным же нутром, а в неё вложена пузатенькая скляночка с нарисованным на ней короткокрылым толстеньким, задравшим голую ножку амуром. Духи в той скляночке, и запах до того сладостный… Все-то покупки в короб сложили, а коробочку с духами Мария при себе оставила.
Столь много они набрали, что даже и царевен гораздо больше получилось. Те царице завистливо шептали:
– Маменька, а мы-то… А нам бы тоже…
Мать на них цыкнула:
– Полно балабонить, будет и ваше время, и вам приданое соберём.
У царевен запрыгали глаза.
– Приданое? А за кого княжна идёт? Сговор был уже? А когда девичник?
Мария не знала, что сказать, куда девать глаза. Наталья тоже растерялась. Царица поглядела на них внимательно и враз остановила разлюбопытившихся дочерей:
– Довольно, к столу пора. Пускай тут сложат всё, а у меня уж в животе бурчит – завтракали рано нынче.
Стол был хоть и постным – пятница – но обильным. Наталье более всего лещи в сметане пареные по вкусу пришлись. Их очень сама царица Прасковья любила, и её повар так навострился тех лещей делать – прямо во рту таяли. Марию же прельстила морошка – первый раз её ела. У них в доме всякой ягоды было вдоволь на зиму наготовлено, но такой ни разу девки из лесу не носили. Царица объяснила: местная, северная, в Москве такой не видали. Ну а царевны на всё подряд налегали, любили покушать.
После трапезы царица пошла прилечь и Марию с собой поманила – расскажешь, дескать, про Москву, как она там. Царевны заныли – в жмурки затеяли играть. Но царица обещала Марию не задерживать – скоро, мол, придёт, наиграетесь.
А разговор у них в царицыной спальне не о Москве пошёл.
– Что-то ты, девица, смурная. Неужто жених не по сердцу? – сразу взяла быка за рога царица, едва только Мария уселась в креслице у изголовья её кровати.
Мария никак не ожидала вопроса об этом предмете и в растерянности протянула:
– Сие честь великая и мне и семейству нашему. Только вот государь ещё не знает…
Прасковья пристально посмотрела в её склонённое лицо.
– Государь ваш брак одобрил, тут заминки нет.
Мария вскочила.
– Как одобрил, когда? Он же на герцогине хотел?
– Та-ак!
Царица медленно поднялась и села в кровати.
– Я о князе Борисе речь веду, а ты о ком же?
Мария совсем растерялась.
– Ну-ка сядь, да скажи толком.
Она потянула княжну за руку. Та послушно села, но слова с языка не шли – в голове всё мешалось. Выходит, царица ничего не знала, а она выболтала. Ой-ой-ой!
– Ну же, Маша, – понужала её царица, – Али ты боишься чего? Я ведь тебе не враг. Сказывай-ка, милая, всё как есть, может, я и пособлю чем.
Мария вздохнула и неуверенно взглянула в близкие глаза. Как быть? Очень была нужна ей сейчас помощь. Но как же батюшка? Государь гневлив.
Прасковья помогла.
– Об Алексее речь, верно?
Мария судорожно вздохнула и кивнула, не поднимая глаз.
– Ну что ж, честь большая. Ты, небось, рада?
Навстречу царице полыхнули глаза, взметнулись брови, полудетский рот сжался в горестную гримасу.
– Рада?! Чему тут радоваться?!
Прасковья обняла вздрагивающие плечи, притянула к себе. Худенькая какая, дитё совсем. Вспомнилась своя молодость, мутноглазый мокрогубый царь Иоанн. Да, сладости от такого мужа ей не было, только что почёт – царица. Сладость она уж потом узнала – украдкой да с оглядкой. А эта, вишь, голицынское семя, высоко голову держать хочет.