– …и ведь царевича мы этак к делам отцовым обернём, разлад в семействе царёвом государству боком выйти может…
Мария вошла, и все разом замолчали, обернулись на неё. Разглядывали, ровно лошадь на базаре. Она вскинула подбородок – что ж, пусть смотрят. Вышла на середину, покачала заученно пышной юбкой, присела, выгнув стройный стан.
Первым подошёл к ней не батюшка, а светлейший.
– Вот и красавица наша. Позвольте мне, Мария Борисовна, на правах старого знакомца…
Не выпуская её руки, повёл в обход гостей. Ей кланялись, целовали руки и откровенно разглядывали. Дам было всего две: Екатерина Алексеевна – её Меньшиков назвал «крёстная дочь царевича», и ещё толстая княгиня, Мария сразу забыла, как её зовут. Пошли к столу. Позади себя она расслышала, как высокий кавалер, с наглыми глазами и фамилией Ягужинский, сказал:
– У царевича губа не дура.
И в ответ ему хмыкнули сразу несколько голосов.
За столом разговоры были для Марии неважные: о стройке, о делах в армии, о новом патриархе. Раз только, когда зашла речь о свадьбе царевны Анны, племянницы Петра, с курляндским герцогом, на неё поглядели, как ей показалось, со значением. Но о ней и о царевиче – опять ничего. Она сидела, как струна перетянутая, готовая лопнуть.
Из-за стола встали, чтоб в кофейную комнату идти, и тут Борис Алексеевич сказал:
– Маша, ты ещё нездорова. Бледная и не ела совсем. Поди к себе, отдохни. Наташа, проводи её.
Вот тебе и на! А они-то с Натальей надеялись всё вызнать. Ясно же, что собрались сегодня, чтоб договориться, как дело повести, как царя склонить к этому браку. И очень надо было знать, как они это устроить хотят.
– Вот что, – зашептала Наталья в переходе. – Ты иди, я скажу, что отвела тебя, и ты спать будешь, а я вернусь. Иди, потом тебе всё перескажу.
Мария только успела дойти до своей комнаты, как её догнал быстрый стукоток каблучков.
– Не вышло. Отправил батюшка. Дескать, посидеть с тобой надо. Ясно, что опасаются, чтоб я тебе не передала. Как вошла, так и говорить перестали. Не пойму, какой им резон таиться. Без тебя всё равно им не обойтись.
– Думаю, не хотят, чтоб раньше времени разнеслось. И потом, на мои глаза, батюшка будто боится чего-то.
– Забоишься тут – против царской воли идти! Слышь-ка, возле кофейной – комната проходная, может там сейчас никого, пошли.
В соседней с кофейной комнате было пусто, они на носочках подошли к неплотно закрытой двери. В щель было видно мало и почти не слышно. Голоса звучали глухо, понять можно было только отдельные слова. Мария в отчаянии отошла от двери и увидела, что стена не доходит до самой рамы окна, а кончается у подоконника. Видно, окно это на две комнаты поделено.
– Наташа, глянь.
Окно было завешено плотной бархатной шторой, и нижний конец её был завёрнут на подоконник, чтоб меньше дуло через рамы.
– Ты иди к детям, если что – твоё дело сторона, тебя, мол, к детям позвали. А я по подоконнику пройду и с той стороны стану.
– Я с тобой.
– Нельзя тебе. Если меня застанут, сильно серчать не будут, без меня им не обойтись. Ты – дело другое. Или ты Васю рассердить хочешь, как вернётся?
– Ин ладно. Дай перекрещу.
Идти по подоконнику было неудобно – ноги путались в складках занавеси, и Мария шагала осторожно, стараясь не шевелить ткань. Нашла щёлочку и присела за ней. Голоса слышались отчётливо. Сейчас говорил Меньшиков.
– Катенька, да ведь любовь. Чай, ты знаешь, что это такое.
Екатерина умильно вздохнула.
– О, любовь, это очень, очень сильное чувство. О, да!
– Ну вот и надо Петра Лексеича уговорить, чтоб он не делал несчастным сына единственного. Не столь уж и нужен России союз с этими бланкенбургцами, даже напротив – с Пруссией через этот брак поссориться можем.
– Я согласна, Александр Данилович. Взять в жёны девушку по своему сердцу и одной с собой веры – это составит счастие молодого человека. А я всем сердцем желаю ему счастья. Но у меня нет большого влияния на Петра Алексеевича.
– Ну-у, матушка, если уж у тебя нет влияния… Не скромничай!
Все лица были повёрнуты к ней и согласно кивали. Старый, важного вида вельможа, кажется, Мусин-Пушкин, важно проговорил, подняв палец:
– И заметьте, сей брак мог бы весьма способствовать смягчению разногласий среди дворянства. В случае же восшествия в будущем на престол иноземки и иноверки сии разногласия могут значительно усугубиться.
И ещё, и ещё говорили, и все соглашались, что женитьба Алексея Петровича на княжне Голицыной – дело благое для отечества со всех сторон. Да и счастье наследника – соображение не последнее, благодаря ему оставит он свои низкие пристрастия.
– А до моего счастья, значит, никому дела нет, – думала Мария, – Ну хоть бы кто-нибудь спросил, есть ли у меня к нему склонность. Нет, никто. Уж план составляют, как к Петру Алексеевичу с таким разговором подступить.
Забывшись, она резко переступила, так что занавес заколыхался. В ужасе отпрянула и прижалась к оконному переплёту. Кто-то сказал:
– Что это, сквозняк какой? Никак окно открыто?
Мария поспешно скользнула за перегородку. И вовремя. Занавес отдёрнули, и послышался батюшкин голос:
– Нет, ничего. Ветер в окна, вот и продувает сквозь рамы.
Мария, едва переводя дух от испуга, сползла с подоконника на руки Наталье.
Разъезжались гости поздно, далеко за полночь. Наталья давно спала, а к Марии сон не шёл. Она смотрела из окна на зевающих лакеев с факелами, трогающиеся кареты.
Батюшкина дородная фигура казалась мелкой рядом со светлейшим князем Меньшиковым. Вот они оба подсадили в карету Екатерину, захлопнули за ней дверцу. Потом и светлейший укатил. Батюшка зашёл в дом. У Марии сдавило горло от жалости к себе. Неужели батюшка не поймёт, что счастье дороже короны, дороже царства? Ведь он любит её, конечно любит. Она подхватилась и побежала через комнаты к лестнице, навстречу отцу.
Тот поднимался в расстёгнутом камзоле, краснолицый, улыбающийся, пахнущий вином и духами.
– Что это ты, Маша, не спишь? Поздно уж.
Она бросилась ему на грудь и дала волю слезам.
– Господи, Маша! Пойдём-ка в постель.
– Постойте, батюшка, послушайте, я сказать вам хочу.
– Да ты не в себе.
– Нет. Сейчас. Я уже…
Она поспешно вытерла лицо, заплаканные глаза смотрели умоляюще.
– Ну ладно. Давай хоть сядем. А может, до завтра разговор твой подождёт?
– Прошу вас, я не задержу.
Она подвела его к глубокому креслу, а сама опустилась на круглую скамеечку у его ног. Посмотрела снизу вверх. Лицо отца было ласковым, с доброй улыбкой. Она взяла его сухую руку с длинными пальцами в перстнях, стала целовать. Он второй рукой гладил её по голове, провёл по щеке, поднял за круглый подбородок.