Но всё же поехали. Да и почему бы не поехать? Всё равно ждать теперь нечего – Вася прощался, так сказал, что надолго, государь, дескать, в Москву вскорости собирается, так с донесением он уж туда поедет, а обратно неизвестно когда. Ну а раз он не скоро, так и Саша не скоро.
В возке и Мария, и Наталья сидели пригорюнившись и почти всю дорогу молчали. Наконец Наталья, хлюпнув носом, жалостно проговорила:
– И что им дома не сидится! Шведа воевали-воевали, вроде сладили. Так теперь с турком надо. Нешто земли в России мало?
У Марии тоже нос хлюпал, и потому голос получился какой-то мокрый.
– Значит, мало им. Дело у них такое мущинское – война.
– Ну да, дело у них – убивать друг друга. Мы, значит, рожать будем, а они в землю класть, чтоб тесно на земле не было!
Наталья вздохнула и перекрестилась.
– Одна надёжа, что Вася при государе будет, так, наверно, не под самой пальбой.
Увидев, что золовка от её слов ещё пуще полила слёзы, обняла её.
– Ну ладно, будет сырость-то разводить. И Саша ведь не солдатом идёт. Бог даст, все вернутся! Вот мы тогда и свадьбу тебе… Ох, и свадьбу тебе сыграем, на всю землю слыхать будет! Да что ты, Маша? Что ты совсем разнюнилась? Вернётся он.
Мария вытерла лицо и горько поджала губы.
– Вернётся, не вернётся, а я уж ему не мила.
– Да полно-ка болтать!
– Ты не знаешь. Когда мы с Алексеем в кабинете были… Ну, отец отослал нас, помнишь?
Наталья торопливо кивнула.
– Ну так Саша туда сразу вошёл, как приехали они с царём. А там… Алексей на коленях передо мной стоял и руки мои целовал. И тут как раз Саша входит… И не молвил ничего. Глянул на меня вот этак и вышел. И дверь за собой прикрыл.
Тут у Марии слёзы совсем уж ручьём хлынули, и она еле смогла выговорить:
– Знаешь, какой он гордый? Ни за что теперь на меня не посмотрит. И из сердца, поди, уж выкинул. Может, и женится на ком-нибудь. На какой-нибудь… Цициановой.
Наталья тихо качала на круглом плече рыдающую Марию, гладила её по голове. На лице её расцветала растроганная улыбка.
– Ты чего? Ты смеёшься? Весело тебе?
Наталья крепче обняла её и поцеловала в мокрую щёку.
– Пора-то у тебя какая хорошая, Марьюшка. Любит тебя твой Саша, не сомневайся. Всё уладится, и счастья у тебя будет полная охапка. Вот приедет, мы ему всё расскажем.
– Как рассказать? Мне и не подойти к нему теперь.
– Ну, я расскажу. Не тревожься. Это горе – ещё не горе. И ни о какой другой он не думает, не тревожься. Ой, Маша, мы уж подъезжаем! А лики-то у нас со слёз такие, что только людей пугать. Давай-ка проветримся сперва.
Она выглянула в дверцу, крикнула вознице:
– Повороти сейчас. Проедешь до заставы и обратно.
У заставы было забавно. Толпа мужиков стояла в очередь перед солдатом-цирюльником. Тот в большом переднике споро орудовал овечьими ножницами – кромсал мужиковы бороды. У ног его, словно очёсы пеньки, были накиданы разномастные волоса. Подходили к солдату мужики понуро, нехотя, а отходя, щупали руками голое, босое лицо своё и втихомолку отплёвывались. А громко не выругаешься – царёв указ с бородами в Петербург не пускать…
Посмотрели подружки, как мужичьи лица из кудлатых да сивых молодыми становятся, посмеялись. Вот и слёзы просохли, можно теперь до гостей ехать.
У Воробьёвых уж полно народу было, но только девицы да дамы – девичник. Ни царя, ни кавалеров его не ждали, и потому кто постарше – в русском платье явились. Оно и пристойней и свободней. Царица Прасковья с царевнами тоже были. Сразу Марии кивнула, подозвала.
– Ну, как дела, княжна, всё ли ладно?
Мария догадалась поблагодарить – есть ли тут царицына рука, нет ли, а «спасибо» дела не испортит. Прасковья разулыбалась, довольная, и хитренько заотнекивалась:
– То не я, то царевна Наталья тебе пособила, ей при случае поклонись. Она, может, и сегодня сюда заедет. Точно, правда, не обещалась… Ну, поди, Маша, вон там, в горнице дела ваши девичьи затеваются.
Все девицы и впрямь устремились из залы, Мария пошла за всеми. В комнате с малым числом свечей приготовлено было всё для гаданья: чашки с водой, круги воску в ковшиках, лучины, гребни, блюдо серебряное с платком. Занятно, подумалось Марии. Время, конечно, для гаданья подходящее – крещенский сочельник, однако нынче на все старые обычаи запрет наложен. А что ж об этом неугомонный Пётр Алексеевич не побеспокоился? Спросила потихоньку севшую рядом девицу – та неопределённо пожала плечами, не знаю, дескать.
Решили сначала на блюде гадать. Кликнули девок песенниц, склали на блюдо по кольцу с каждой девицы, блюдо платком накрыли. Под песню начали вынимать кольца и отдавать хозяйкам – каждая гадала, как пришедшиеся её кольцу слова истолковать можно. В это время Марию дёрнули за подол, глянула – карлица ручкой манит, в залу зовёт.
В зале дамы постарше – матери да тётки – картами занимались. И Наталья тут была, бегло улыбнулась Марии и шепнула:
– Царевна кличет. Благодари её да лишнего не говори.
Пока Мария прикидывала, что же это такое лишнее, чего говорить нельзя, ноги уже внесли её в малую горенку, где сидели царица Прасковья и темноволосая женщина с выпуклыми глазами царя Петра. Больше в её лице ничего царя не напоминало, но глаза – просто вылитые. По ним Мария любимую его сестру враз опознала и низко-низко ей поклонилась. Та встала, сделала навстречу шага два.
– Ну, здравствуй, княжна, вот ты какая.
Мария молчала, опустив глаза.
– Не люб тебе, значит, мой племянник? Нос от царского рода воротишь?
У Марии напряглись крылья носа.
– Наталья Алексеевна, я ни нос, ни что другое не ворочу, а превыше всего ставлю государеву и батюшкину волю.
– Ну-ну. Вижу, правду о тебе говорили, что Богом тебе не токмо красоты, а и ума изрядно дадено. Годишься!
Повернулась к сидящей у стола Прасковье.
– Что, Прасковья Фёдоровна, годится нам сия юница?
Та степенно покивала. Наталья Алексеевна приобняла опешившую и удивлённую Марию, посадила рядом с собой на лежанку у изразцовой печки.
– Боярышень ко двору берём несколько. При всех иноземных дворах фрейлины есть, вот и у нас будут. Так что скажи отцу, в Москву с моим поездом поедешь. Ну да я с ним и сама поговорю. То честь большая, чуешь ли? Многие на твоём месте быть хотели.
В это время из залы донёсся визг, потом хохот, и в комнату вскочила царевна Катерина, еле выговаривая сквозь смех:
– Маменька, тётенька, там ряженые приехали! Ой, Маша, ты здесь, вот кольцо твоё, возьми, на «рябину» вынулось. Не иначе, как под рябиной суженого встретишь. А мне-то, гляньте, какой воск чудный вылился – ровно замок какой-то, а с этой стороны – корона. Не иначе, мне тоже, как сестрице Анне, за герцогом быть. А может за королём, а, маменька?