справились.
— Когда он у вас был?
— Вчера, вместе с прокурором…
— Ага, понимаю. Ну, привет, Дарек, не буду тебе мешать.
— Когда вы к нам заглянете? А то ребята спрашивают… Хотя бы на минутку, гражданин капитан.
— Там видно будет. Пока, Дарек.
— До свидания, гражданин капитан.
Соляк повесил трубку. Значит, следствие еще продолжается, а он, вместо того чтобы сидеть и ждать, звонит на корабль, как будто ему делать нечего. Еще не хватает, чтобы он зашел в гости на корабль и застал там прокурора или командора Полецкого…
Уже поздно, они готовятся ко сну, Анна что-то еще укладывает, готовит свою сумку на завтра.
— Школа, семинар… В два часа не забудь взять девочку.
— Хорошо, хорошо…
— Ага, Сташек, я после семинара бегу на собрание, приду поздно.
— Ничего не поделаешь.
— Знаешь, Сташек, я вот что подумала… Ведь я знакома с женой этого командора.
— Какого командора?
— Из прокуратуры, Повуя, который тебя допрашивал. Симпатичная бабенка. Она в архитектурном управлении работает. Я ее завтра увижу на собрании Организации военных семей.
— Ну и что из этого?
Анна выглянула из ванной комнаты, продолжая расчесывать щеткой густые каштановые волосы.
— Я могла бы с ней поговорить.
— Поговори… — Он сказал это машинально, но тут же сообразил, что Анна имеет в виду. И сразу же сорвался с кресла: — Даже не пытайся! Ты меня поняла?
— Но я ее только хочу спросить, просто так, как женщина женщину, — когда же все это кончится…
— Ты действительно ничего не понимаешь или притворяешься?
— Ну знаешь! Что за шутки!
— Это не шутки! Ты представляешь себе, в каком дурацком положении я окажусь?
— В каком? Не преувеличивай.
— В лучшем случае, ты меня скомпрометируешь. Этого еще не хватало, чтобы моя жена за меня с прокурором дела решала! Категорически тебе запрещаю, поняла?
— Хорошо, не шуми, ребенок спит, да и я не глухая.
Сташек скрипнул зубами, забрался в ванную и плескался там около часа. Когда он оттуда вышел, в комнате было темно. Соляк чувствовал, что Анна не спит. Он подошел к тахте и наклонился над лежащей женой.
— Извини меня. — Сташек хотел коснуться ее волос, но она закрылась одеялом с головой. Он сел рядом. — Ну не сердись, я сам себя последнее время не узнаю, все меня раздражает… — Анна тихонько всхлипнула. — Перестань, Аня. Прости меня…
Она повернулась к нему лицом, вытерла слезы.
— Ведь я же хотела как лучше, просто думала вслух, а ты сразу начал…
— Прости.
— Я же вижу, как ты переживаешь, как мучаешься из-за этого следствия. А оно все продолжается и продолжается…
— Ничего не поделаешь, нужно ждать. Да я себя и не чувствую виноватым.
— Тем более будешь нервничать. Сейчас ты снова начнешь кричать на меня… Но я хочу тебе сказать, что на твоем месте я не стала бы ждать.
— А что мне прикажешь делать?
— Я пошла бы к Скочеку, к Марианскому, а может, даже к адмиралу.
— И что бы ты им сказала?
— Пускай наконец решат это дело. Сколько можно держать человека в неведении?
— Ведь ничего плохого со мной не происходит, меня ни в чем не обвиняют, я лечусь.
— Да, все это так, но некоторые мои «доброжелательные» знакомые уже деликатно спрашивают: «Правда, что Сташека вызывал прокурор? Сташек еще дома? Так долго?»
— Плюнь ты на этих глупых баб, не переживай. Такой уж характер у людей — подавай им сенсации. И к тому же у нас есть друзья. К примеру, Сова с женой, у нас были Мундек с Басей, Тадек, Фредек Троян.
— А об этой жене прокурора я начала говорить потому, что она, видно, что-то знает о твоем деле, но ко мне относится так, словно ничего не случилось, даже сердечно.
— Ну и прекрасно. Выпейте вместе кофе, приготовьте детям хорошую елку, и увидишь — все встанет на свои места.
— Выходит, это ты меня утешаешь, а не я тебя.
— Спи, мой адвокат, спи, а то завтра у тебя тяжелый день. И не сердись на меня.
10
Была только середина декабря, а зима, что случается редко, уже давала о себе знать. Почти ежедневно шел мокрый снег, дул холодный северный ветер. Соляк сидел в кресле, слушал тихую музыку. Сегодня ему наконец-то сняли гипс. Что за облегчение! Рука срослась хорошо, но стала страшно дряблой. Сташеку рекомендовали специальную гимнастику и велели еще посидеть дома. Как долго? По крайней мере, до конца декабря. Он двигал пальцами, как пианист перед концертом, и пробовал приучить руку держать перо. Нужно послать в Ленинград открытку с новогодними поздравлениями. С Сашей Соляк познакомился в первый день занятий на курсах. Был перерыв между лекциями, офицеры высыпали в коридор, в курилку, в буфет. Сташек, который тогда еще не очень хорошо знал русский язык, хотел выпить стакан кефиру, но не помнил, как он называется по-русски. Когда наконец подошла его очередь, он улыбнулся буфетчице, показал пальцем и сказал:
— Молоко раз!
— Молока нет.
— А это? — Палец Сташека был твердо нацелен на маленькую бутылку с белой жидкостью.
— А это, брат поляк, кефир! Понимаешь? — опередил буфетчицу и, дружелюбно улыбаясь, объяснил Соляку молодой лейтенант, хорошо сложенный шатен, такого же, как Соляк, роста и примерно его возраста.
Саша родился и жил в Ленинграде. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он прекрасно знал свой родной город и был в него без памяти влюблен, почти так же, как в золотоволосую Лиду, с которой Сташек познакомился несколько дней спустя. Молодые офицеры подружились по-настоящему. Саша поставил перед собой задачу, чтобы в течение этих нескольких месяцев не только показать Сташеку Ленинград, но и помочь ему как следует вручить русский язык. С каждым днем они открывали друг в друге много общего: совпадали их интересы и пристрастия, поэтому Саша и Сташек были почти неразлучны. Пискаревское кладбище, или, как говорят ленинградцы, Пискаревка, — одно из самых больших кладбищ мира, а уж во всяком случае самое большое кладбище людей, погибших при защите своего города от гитлеровских бомб, мороза и голода. Монументальная скульптура матери-Родины, которая несет в своих руках венок для сотен тысяч погибших жителей Ленинграда: мужчин, женщин, стариков и детей. У входа на кладбище горит Вечный огонь и звучит трогательная музыка.
— Сотни, сотни тысяч ленинградцев, а среди них и моя мама.
Они медленно шли в сторону общежития. Саша рассказывал:
— Мне было четыре года, когда умерла мама. И никто меня не убедит в том, что я ее не помню. Во всяком случае, до сегодняшнего дня я вижу маму как живую.