Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

Травкиной, какие это бумажки?

– Не посмел. Травкина баба не без силенки. А потом, просто совестно к ней за пазуху лезть.

– Прискорбно, Жихарев, что таким нерешительным живете перед женским полом. Должность твоя обязывает быть смелым, особенно в настоящее тревожное время на промыслах. Сами себя вините, что ваши такие ценные на первый взгляд показания потеряли из-за вашего головотяпства всякую ценность. Сами-то с этим Ваней когда-нибудь разговаривали?

– Обязательно разговаривал. Сколько раз его по утрам чаем потчевал. Из себя он заморенный.

– О чем он вам рассказывал?

– Да ни о чем. Потому паренек молчун. Спросишь, ответит. А сам, упаси бог, лишнего слова не проронит.

– О чем его спрашивали?

– Больше про монастырскую жизнь?

– Он ее хаял?

– Хаять не хаял, но жалился, что игумен у них драчливый.

– И все-таки, Жихарев, допускаете возможность, что этот Образок мог быть связным между подпольщиками на промыслах?

– Точно утвердить не могу, потому не поймал его за этим занятием.

– Именно, что не поймали.

Мордюков, покачав головой, осмотрев Рязанова, спросил:

– Скажите, Рязанов, правду ли сказал Жихарев, что видел вас и Травкину в обществе служки?

– Возможно.

– Может быть, поделитесь с нами, о чем беседовали при встрече втроем?

– О какой беседе спрашиваете? Что может быть общего между мной и послушником? Лично с ним встречался, когда опускал в его кружку пятаки на украшение Божьего храма. Надеюсь, не будете отрицать истину, что в Российской империи благолепие храмов создается на трудовые гроши простого русского народа с надеждой, что Господь сохранит его от всех окружающих на земле царских напастей.

– Занятно, но непонятно, почему опускали пятаки, Рязанов, именно у запруды старой мельницы, а не в каком другом месте.

– Господин следователь, о запруде вам наболтал Жихарев. От меня вы подобного не слышали. Откровенно говоря, не понимаю, почему заставляете меня присутствовать здесь.

– Необходимы мне как свидетель для проверки показаний обвиняемых. Кроме того, на промыслах сейчас чрезвычайное положение, поэтому могу привлекать любого, кого посчитаю для себя нужным.

– В этом не сомневаюсь. Любого невинного человека можете обвинить в любом нужном вам преступлении.

– Не забывайтесь, Рязанов! В противном случае попрошу вас освободить помещение.

– С удовольствием! Потому присутствовать на вашем допросе довольно скучно, ибо у вас нет фактического мало-мальски ценного материала для обвинения. Могу уйти?

Мордюков, сдержав злость, промолчал, а Рязанов ушел в свою комнату. Зворыкин, вынув из портсигара папиросу, закрывая его, громко щелкнул. Потом в его руке вспыхнула спичка, и он закурил. Мордюков спросил Пестова:

– Скажите, вы лично когда-нибудь видели на этом прииске Ваню-Образка?

– Конечно. Он с самой весны неизменный посетитель всех промыслов Южного Урала. Парнишкой его помню, а теперь на глазах стал юношей.

– Считаете, что он может под видом сбора на украшение храма заниматься противозаконными делишками с теми, кто именует себя революционерами?

– На этот вопрос ответа не дам. Считаю, что без обвинения меня в чем-либо вы не должны его задавать.

– Я только спрашиваю вас. Вы как главный доверенный госпожи Сучковой обязаны знать, что творится у вас под носом законного и незаконного. Убежден, что Травкину и всех остальных, причастных к происшедшему на прииске, знаете очень хорошо, но упорно не хотите оказать нам посильной помощи отыскать истину после обнаружения крамольных листовок.

– Отыскать эту истину ваша обязанность, господин Мордюков.

– Что вас удерживает от оказания нам помощи?

– Это просто не входит в мои обязанности доверенного.

– Разве чистота чести вашей хозяйки вам безразлична?

– Не вижу в происшедшем ничего такого, что могло бы угрожать чести Софьи Тимофеевны.

– Вам мало листовок как вещественного доказательства?

– Для меня и для вас самих не совсем понятно, каким образом листовки оказались у старателей Дарованного после признания Сычихи.

– Не сомневайтесь, господин Пестов, что я выясню точно причину их появления, но тогда и вам придется отвечать мне на вопросы более точно.

– Не откажусь, если буду согласен с вашими причинами.

– Савва Павлыч, давайте не толочь воду в ступе. Травкина баба упрямая, и здесь вам ничего путного не скажет. Вы узнаете надобное от нее в другое время. Сейчас отправьте ее в баню, а пока допросим цыганку, потому урядника она покалечила не на шутку.

На сказанное Зворыкиным, пожав плечами, Мордюков приказал стражнику увести Травкину и ввести цыганку Эсфирь, которая на террасе, собрав возле себя женщин, спокойно ворожила.

Введенная стражником Эсфирь подошла к столу своей обычной походкой. На ней черная атласная юбка до пят с двумя воланами широких оборок по подолу. Розовая батистовая кофта порвана, и виден сосок на чашечке упругой левой груди. Правый глаз заплыл от багрового синяка. Мочка правого уха в запекшейся крови. Во рту горящая папироса.

– Здравствуйте, господа начальники.

– Брось папиросу, – сказал исправник Зворыкин.

– Докурю, брошу. Ты меня не угощал. Разве здесь церковь, что нельзя курить. А ты постарел, господин Зворыкин. Сильно постарел, а ведь был совсем видный мужчина.

– Не балагань!

– Разговаривать с вами стану после того, как вернете сережку, кою ваш фараон вырвал из уха…

– Прикройте грудь, – капризно с брезгливостью сказал Савицкий.

– Чем прикрыть? Шаль отобрали. Кофту не сама порвала. Почему красоту прикрывать? Ты видишь, как смотришь на нее, что даже стеклышко из глаза выронил.

– Почему на Дарованном оказалась? – выкрикнул Мордюков.

– Чего кричишь на женщину? Я не глухая старуха, а молодая, и нравлюсь всем мужикам. К тебе на свидание не сама пришла, а фараон привел.

– Как осмелилась бить урядника?

– Чего спрашиваешь? Била. За ребенка заступилась. Зачем нагайкой хлестал парнишку?

– Да он случайно ударил мальчика. По ошибке ударил.

– Тогда и я по ошибке его била. Но мало била. Скажи бабам спасибо, а то бы слепым по земле шагал.

– Судить тебя будут за избиение урядника при исполнении служебных обязанностей.

– Не пугай! Может, урядника будут судить, ежели мальчишка помрет?

– Где плеть?

– Какая плеть?

– Где башкирин, у которого брала ее?

– Ты видел того башкирина?

– Не задавай вопросы, а только отвечай.

– Буду спрашивать. Глаз мне кто подбил? Тот самый урядник, которого плетью парила. На пару с фараоном бил меня ночью в бане. Поглядите, какие синяки налепили. Вот на эти гляди.

Эсфирь задрала юбку, показав на бедрах синяки.

– Повидали? Пятнышки вашего закона! Неужли у царя для народа такой закон? Может, полиция такой закон надумала?

Докуренную папиросу Эсфирь потушила о скатерть на столе, в помещении сразу запахло паленой шерстью.

– Увести! В сарай запереть! Пить и жрать не давать! – кричал Мордюков, разбрызгивая слюну с оттопыренных губ.

Подошедшего стражника Эсфирь оттолкнула.

– Сзади меня топай.

– Вон отсюда!

На крик Савицкого, оглянувшись, Эсфирь сокрушенно сказала:

– Со стеклышком в глазу, а все одно