из Франции.
В Лондоне очень много достопримечательностей. Я же, большая энтузиастка в этом отношении, оказалась здесь впервые. Мне звонили разные знакомые, любезно предлагая свои услуги: обойти вместе со мною маленькие лавки в районе Найтсбридж возле Гайд-парка и на Бонд-стрит; отправиться вместе на ланч в отель «Ритц» или на вечеринку с чаем и танцами в отель «Савой». Я же вместо этого просила сводить меня в Национальную галерею, Британский музей, Хэмптон-корт или лондонский Тауэр. Англичане, которые обожают делать вид, будто им безразличны их национальные сокровища, всякий раз ахали:
— Ты ведешь себя так, будто ты туристка!
Я хохотала, согласно кивая головой:
— Да я и есть туристка!
С огромным удовольствием я отдавалась английской традиции проводить уик-энды за городом, на природе. Когда наступила влажная, туманная лондонская зима, я с большим нетерпением ждала возможностей совершать пешие прогулки по полям в графстве Суррей или по гряде холмов в графстве Суссекс. Хотя днем уже настолько холодно, что перехватывает дыхание, но зато воздух прозрачен, и так лучше всего завершать неделю, в течение которой в городе были бесконечные походы в театр и визиты в гости.
Во время уик-эндов моя первая и главная задача состояла в том, чтобы развеять подозрения прочих присутствовавших дам. Им никак не удавалось отделить в своем сознании меня в жизни от созданных мною образов куртизанок-обольстительниц, кого они видели в кино, а потому, настроившись агрессивно, они не спускали с меня глаз, отслеживая, не слишком ли много внимания оказывают мне их мужья. Мне приходилось изображать желание посекретничать с кем-нибудь из них, чтобы, отведя в сторонку то одну, то другую, тонко и деликатно постараться донести до них, что новое любовное похождение — последнее, что мне нужно на этом свете. Это было в самом деле так. После двух лет бурной жизни с Сержем Мдивани я теперь ничего не хотела больше, чем быть полностью свободной от любых романтических отношений. Мне даже приносили известное облегчение отрывочные сведения из колонок светской жизни, где печатались слухи, что мой муж проводит время на Ривьере, ухаживая за какой-то оперной дивой. Если бы эта дива того пожелала, я бы с радостью передала ей все права на моего спутника жизни, отныне существовавшего сам по себе, отдельно от меня.
Однажды, на поздней вечеринке (такие называют «ужин-после-театра», ее давала Флоренс де Пена, хозяйка одного из главных лондонских салонов в ту пору) в зал вошел мужчина, которого я прежде ни разу не видела. Хотя он появился позже всех, но сразу же оказался в центре внимания присутствовавших. Флоренс принялась корить его:
— Глен, ну это же невозможно! Ты вычеркнут из моего списка. В прошлый раз все приготовления, кто с кем сидит, оказались спутаны из-за тебя. Больше не буду тебя приглашать.
— Прости, матушка, — небрежно ответил он. — Сегодня пришлось в Йоркшире сделать аварийную посадку, а телефонов там во всей округе не найти. — Тут он улыбнулся. — Если ты сердишься на меня, что испортил тебе рассадку гостей, слышала бы ты все, что высказал мне крестьянин, на чье поле я приземлился… Флоренс не могла не рассмеяться.
— Слов нет, до чего ты ужасный, — сказала она, однако продолжила: — Только на этот раз в проигрыше ты. — Она подвела его ко мне. — Тебе полагалось быть вот с этой дамой и в театре, и после него, во время ужина. Пола Негри, я хотела бы представить вам командора Глена Кидстона[283].
Он улыбнулся и, целуя мне руку, пробормотал:
— Если бы знал заранее, прилетел бы без пропеллера… и даже без двигателя. За счет собственных усилий.
Он производил самое приятное впечатление, а на вид ему уже было между тридцатью и сорока. Кожа, обветренная, как у всех, кто проводит много времени под открытым небом, прекрасно оттеняла блеск его светло-голубых глаз, гармонируя с медно-рыжей шевелюрой. Неспешная речь и вежливые манеры истинного сноба, обладавшего утонченным вкусом, создавали приятный контраст с уверенными, мужественными жестами настоящего атлета. Пока он обходил зал, приветствуя остальных гостей, я попросила Флоренс что-то рассказать про него.
— Он богат, уже многое повидал, несколько циничен, донельзя избалован и совершенно восхитителен, — ответила она. — Половина женщин в Лондоне сходят по нему с ума, а другую половину спасает только то, что они с ним незнакомы. Мы посмеялись, наблюдая, как он медленно идет в нашу сторону. Его то и дело задерживали разные дамы, желавшие с ним пофлиртовать. Флоренс продолжала:
— Он на самом деле невероятный душка и вообще мужчина перспективный, только это пока тайна. Он все время рискует своей жизнью, устанавливая рекорды скорости на самолетах и автомобилях. Можно подумать, если судить поверхностно, будто ему нужны лишь острые ощущения. В действительности он сделал для будущего авиации больше, чем кто-либо в Англии, хотя сам об этом не распространяется…
Мы с ним несколько раз потанцевали, но наша встреча была не особо запоминающейся, поэтому я удивилась, когда на следующее утро мне домой принесли огромный букет из орхидей вместе с визитной карточкой командора Глена Кидстона. В полдень зазвонил телефон, и я тут же узнала его голос: он весело поинтересовался, хорошо ли я спала.
— Прекрасно, спасибо, — ответила я. — И благодарю вас за чудесные цветы.
— Очень рад. Так… следующий пункт на повестке дня — ланч на реке. В котором часу позволите заехать за вами?
От неожиданности я промолчала, а он тут же вставил:
— Через час, говорите? Отлично!
И положил трубку, прежде чем услышал мой ответ. Ровно через час его автомобиль уже стоял перед входной дверью моего дома. Глен, как выяснилось, состоял одним из управляющих в компании Bentley Motors, и этот автомобиль был техническим чудом, поскольку его спроектировали и изготовили специально для него. Мне никогда не нравилась быстрая езда, но эта машина была до того идеальной, что я даже не заметила, с какой огромной скоростью мы неслись в Ричмонд, где у Глена стоял на якоре небольшой катер, изящный, белый с золотом.
На борт уже была загружена большая корзина для пикника с бутылками вина и холодной курятиной, и мы неторопливо отправились вверх по реке. Нежные бледно-зеленые тона, характерные для ранней весны, украсили долину Темзы, будто устланную кружевной вуалью. Это был один из тех редких дней, какие красноречиво иллюстрировала строка Браунинга[284]: «Быть сегодня в Англии — в этот день апреля!»[285]
Глен оказался идеальным хозяином. Хотя он и был человек мира, но все же так гордился своей страной, что в качестве гида, отличавшегося естественным энтузиазмом, произвел сильное впечатление