Читать интересную книгу Таинство любви - Иоланта Ариковна Сержантова

хозяйству.

С чем это сравнить? «За лесом не видно деревьев?», иль наоборот?

Ведь, к примеру, ежели гладишь кошку, то тает сердце от её мерного мурчания, но не от предвкушения, что нужно сменить выпачканный ею песок. А позже, убираешь за кошкой спокойно, без брезгливости и раздражения, да с улыбкой на лице, памятуя то самое загадочное, миролюбивое и утоляющее тревоги «Мур…» над ухом, когда тебе приснился вдруг страшный сон.

Так что выдаёт взросление?… Ну уж не седина или морщины, но когда всякое «Займись-ка лучше собой…» делается неважным и смешным, а исправление ошибок окружающих не задумываясь перекладываешь на собственные плечи. Они перестают быть посторонними, так как в этом мире, где все связаны промеж собой, не может быть ничего чужого. Его нет.

Взросление — это ответственность. Так просто. Так сложно.

Шишига

Мимо дома проехал автомобиль. Несмотря на сумерки за окном, мне не было нужды беспокоиться сдвигать занавеску, дабы удовлетворить собственное любопытство, ибо прекрасно понимал, что это был шишига33.

Я узнаю марки машин по звуку мотора, у каждой из них свой характер, а от того и голос, но к этому советскому грузовику отношусь по-особенному. И не потому, что первый из них моего года рождения.

Просто, к биению сердца ГАЗ-66 приходилось прислушиваться не один раз: и из кабины, и из кузова, и по дороге на лётное поле, и на крутом скользком из-за мокрой глины спуске к реке, откуда, сбросив десятиместное каноэ и нагрузив его аквалангами мы отправлялись в путь, по течению рек, как по течению жизни. Чтобы понырять за морёным дубом, беззубками34, перекинуться парой слов с карасиком, заглянуть в нору налиму, а коли по правде — за новыми впечатлениями, за интересом.

Сидя на банке35 ближе к борту, обыкновенно к левому, я вонзал лопату весла в дрожащий волнами студень воды и опершись на него, отталкивался, продвигая судёнышко со-товарищи вперёд.

Многие знают, да мало кто помнит про мятные берега рек, про то, как, к обеду или вечеру сплавного дня ты вымотан и в тот же час свеж, как мятный леденец за щекой, а вся вода, сколь бы плотно не была притёрта крышка фляги, делается будто настоянной на перчённых листьях мяты36.

Накручиваясь на излучающий сияние палец колокольни, венчающий пригорок, вьётся чистый локон реки, так что любуешься близостью и расположением к тебе небес со всех сторон. Кажется, что всё уже, выпущен из виду, ан нет, возвращает тебя вспять, несмотря на неизменное влечение немалых, стиснутых берегами речных вод, к просторам морей.

Когда, в конечной точке, можно было уже разглядеть водителя, в ожидании привалившегося спиной к колесу шишиги, разом накатывала слабость, и почти в полусне загрузив борт, подчас даже не сняв гидрокостюма для теплоты, мы дремали, придерживая одной рукой каноэ, а обратный путь тряс над нами погремушкой бездорожья, отчего сон делался только гуще, слаже, бездоннее, как омуты, где побывали мы только что в гостях у сомов.

Мимо дома проехал автомобиль. Скрипит на ухабах упруго. В его кузове прошлое, много всего, так сразу не перечесть.

Сколько ж можно…

— Всё сюда: банки сюда, бутылки сюда… Сколько ж можно?! — каждое утро мы просыпались от недовольного ворчания женщины, которая следила за порядком на этажах гостиницы, в которой коротали время между тренировками. Ну, как — коротали… Мы вваливались в комнату промокшие до нитки, с налётом тонкой соли и ожогами на лице, принимали поочерёдно душ, стирали наскоро одежду, и переодевшись в чистое валились на кровать, задрав при этом отбитые бегом ноги на стену, чтобы через два часа всё повторить вновь. Каждая последующая дистанция казалась и легче, и тяжелее предыдущей…

— Ой… отвалился!

— Кто?

— Ноготь!

— Ого!

— Да ты свои проверь, мало ли.

Я присмотрелся, и вправду — под каждым ноготком обнаружилось чёрно-синее пятно синяка. Ну, что ж… Дело такое — три тренировки в день, их никто не отменял. Со временем кровоподтёки пучило, они пенились, и не желая больше оставаться взаперти, скидывали крышечку очередного ногтя, как ненужную боле безделицу.

Пальцы, лишённые ногтей, были страшными, мягкими, какими-то игрушечными, непривычными и уродливыми. Вдобавок, они сильно тёрлись о ботинок, причиняя сильную боль, так что к концу тренировочных сборов не осталось ни единой пары носков, не запятнавших себя кровавым месивом израненной ступни.

— Слушай, сколько ты уже тренируешься?

— Давно.

— Лет пять?

— Умножь на пять!

— И зачем тебе это? Думаешь, памятник поставят за старания?!

— Я не из-за памятника, просто не могу вполсилы.

— Ну и зря. Жить надо легко, с удовольствием.

— А кто сказал, что я тренируюсь без него?

— Ну, никто не говорит, что без, просто это странно.

— Знаешь, есть такое понятие, зовётся ответственностью…

— Занудством это зовётся. Всё, что даётся через силу, неправильно.

— Да ну…

— Ну да! Если к чему-то прилагаешь слишком много усилий, а ничего не выходит, значит изначально выбран неверный путь. На уготованном тебе, всё и все загодя расставлены по местам. Только ждут, пока ты ступишь на него.

Не знаю. Быть может, мой нечаянный, незваный доброжелатель был по-своему прав, но я оглядываюсь назад с улыбкой, без тени сожаления о потраченных силах и здоровье. Оно бы всё иссякло со временем и так, да только без многого из пережитого, минуя которое всё было бы иначе. Да я сам был бы не тем, который теперь.

Ты пестуешь то, чем одарило прошлое, но творишь его в настоящем сам. И шагая мимо расставленных кому-то другому столиков под полосатым навесом, присаживаешься на согретую солнцем гальку побережья, и принимаешься считать волны, покуда некто далёкий в известной дали прислушивается к горестным вскрикам кукушки, пересчитывая их с замиранием сердца…

Но даже там … даже там ходят загорелые дочерна граждане с заострёнными палками заместо трости и подбирают оставленный отдыхающими мусор, под неизменное бормотание: «Сколько ж можно?!». И они правы, как всегда.

Идеал

Идеал — это нечто несуществующее в самом деле.

Стремиться к тому, чего нет, равнозначно желанию не быть.

В частности — собой.

Это противно естеству. Это просто — противно!

Автор

Дед покупал пол кило «Мишек», прятал их за шторку бюро, а одну конфету выкладывал на радио, чтобы было чем угостить при случае внуков.

Не всех, а только тех, которых родители не попрекали корпуленцией37.

— О!!! Заходи! Какие конфеты ты любишь? — Радовался моему приходу дед и тянулся за «Мишкой»,