приходилось одной рукой придерживать зонт, а другой держать руль, чувствуя, как с каждой ямкой на дороге колотит по крестцу закинутая за спину кожаная сумка. Впрочем, он уже подъезжал к дому и все, что ему оставалось, это притормозить и повернуть в подворотню.
– Шел дождь, – повторил Иезекииль, давая понять, что в этом-то, собственно, и заключалась главная причина.
С другой стороны, такие происшествия случаются на каждом шагу. На каждом шагу и во всякое время года. Было бы удивительно, если бы они не случались вовсе. А раз так, то значит, в них все же можно было отыскать хоть какой-то смысл, который, скорее всего, нам не известен, или, во всяком случае, не известен до поры до времени, что, конечно, выглядит намного утешительнее, чем если бы никакого смысла в случившемся не было вовсе. Как бы то ни было, не исключено, что именно это слабое утешение успело промелькнуть в голове Пинхаса, когда прямо возле подворотни его собственного дома его велосипед наехал на пешехода, который прямо-таки прыгнул ему под переднее колесо велосипеда.
– Как сумасшедший, – пояснил Иезекииль.
Треск рвущейся материи заставил Пинхаса похолодеть еще до того, как он понял, что произошло. Велосипед, словно живой, вырвался у него из рук и грохнулся на булыжник. То, что сам Пинхас сумел в последнее мгновенье удержаться на ногах, возможно, свидетельствовало о том, что он находится под особым покровительством Всевышнего. Ничто не может запретить нам думать, что дело обстояло именно так, а не иначе. Подняв голову, он обнаружил перед собой молодого человека, сидящего на мостовой и прижимающего к груди большую матерчатую папку. Смятый велосипедом зонт валялся в стороне.
– Господи, Боже мой! – сказал Пинхас, подбирая с земли слетевшую фуражку. – Неужели так трудно смотреть по сторонам?.. Господи, Боже мой! Надеюсь, вы ничего себе не сломали?
Какое-то время молодой человек молчал, оглушенный случившимся. Потом сказал:
– Посмотрите, что вы наделали, – он поднял руку и показал заляпанную грязью куртку. Рукав куртки разошелся по шву почти во всю длину до подмышки. – Я этого так не оставлю.
Волосы его мгновенно намокли под дождем. На конце худого носа висела большая дождевая капля. Казалось, что он сейчас разрыдается.
– Господи, Боже мой, – воскликнул Пинхас. – Господи, Боже мой, юноша! Да что же вы сидите-то!.. Давайте, давайте, подымайтесь, – и он помог молодому человеку подняться, озираясь по сторонам и опасаясь, что происшествие может привлечь непрошеных зевак или, упаси Боже, полицию. – Да что же это вы!
– Я этого так не оставлю, – повторил молодой человек, поднимаясь на ноги и прижимая к груди свою папку. – Вы могли меня убить.
– Господи, Боже мой! Да зачем мне вас убивать, скажите на милость? Я смотрел во все глаза. На дороге никого не было.
– Кроме меня.
– Хорошо, хорошо, – сказал Пинхас, не найдя, что можно на это возразить. – Не стойте же на дожде. Идите сюда… Да, идите же!
Он взял юношу под локоть и почти насильно втащил его в подворотню. Грязная вода стекала у того по лицу. Обмякший зонт лежал в луже, жалко ощетинившись железными спицами. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы убедиться, что ни один мастер в мире не возьмется вернуть его к жизни.
– Мой зонт, – юноша с ужасом смотрел то на зонт, то на Пинхаса. – Смотрите, что вы сделали. Вы сломали мой зонт!
Голос его гулко разносился в пустой подворотне.
– Простите меня, – сказал Пинхас. – Я не хотел. Вы выскочили прямо передо мной. Конечно, я не успел затормозить.
– Прежде чем поворачивать, вы должны были дать сигнал. Я знаю правила.
– Боже мой, да тут всегда было пусто, – соврал Пинхас. – Никогда ни одного человека.
– Я этого так не оставлю, – опять повторил юноша. – Можете в этом не сомневаться.
В голосе его, впрочем, не было никакой уверенности. Тем не менее мысль оказаться перед лицом разгневанного управляющего повергла Пинхаса в трепет. Велосипед, к счастью, не пострадал. Зонт тоже бы цел. Закатив велосипед в подворотню и прислонив его к стене, он сказал:
– Послушайте, мы можем все это прекрасно уладить. Я вам за все заплачу. Вот увидите.
– Конечно, вы заплатите, – молодой человек немного оживился. – Нельзя же вот так безнаказанно давить прохожих. – Он сказал еще что-то про распоясавшихся лихачей, от которых нет спасения даже на тротуаре, и без особого успеха попытался вытереть мокрым рукавом лицо. Порывшись в кармане, Пинхас протянул ему платок.
– Возьмите. Возьмите, возьмите, он чистый. Я его еще не разворачивал.
Дождь на какое-то мгновенье стих, потом налетевший порыв ветра ударил где-то сорванной ставней, и дождь хлынул с новой силой.
– Черт знает что, – молодой человек вытер одной рукой лицо, а другой продолжал прижимать к себе забрызганную грязью папку. – Ты возвращаешься домой, после работы, голодный, и вдруг на тебя наезжает неизвестно кто. Просто черт знает что.
– Ну, почему же неизвестно? – спросил Пинхас. – Совсем даже не неизвестно. Меня зовут Пинхас. Пинхас Киржнер. Я развожу почту.
– Так вы еврей, – сказал молодой человек так, как будто ему все стало ясно. – Ну, конечно, – добавил он с горечью. – Кому еще пришло бы в голову сбивать на тротуаре прохожих?
– В такую погоду вас мог сбить кто угодно, – гордясь собственной кротостью, возразил Пинхас.
– Не думаю, – юноша спрятал платок в карман. – А если бы пострадали мои чертежи? Вы хоть знаете, сколько они стоят? Да вас бы потом затаскали по судам.
– Ах, Боже мой, – застонал Пинхас, у которого упоминание о суде вызвало почти неодолимое желание бросить все и бежать сломя голову прочь. Затем не без некоторой внутренней борьбы он поднял свой зонт и протянул его молодому человеку. – Вот. Возьмите, – сказал он, чувствуя, какую жертву ему приходится принести из-за собственной неосторожности. – Он почти новый и очень удобный… Да берите же. Берите. Он вам понравится. Видите, какая тут удобная ручка?
Молодой человек недоверчиво посмотрел на Пинхаса и взял зонт свободной рукой. Потом он попытался раскрыть его. Вторая рука его была занята папкой.
– Дайте-ка, я вам помогу, – заторопился Пинхас. – Да, дайте же, дайте, господин… Господин…
– Гитлер, – сказал юноша, отдавая папку и краснея так, что это было видно даже в тускло освещенной подворотне. – Адольф Гитлер, художник.
На вид ему можно было дать не больше двадцати лет.
– Ну, вот что, господин Гитлер, – решительно произнес Пинхас, вытирая папку рукавом. – Что же теперь делать? Сейчас мы зайдем ко мне, и я обещаю вам, что мы все уладим.
– Вы могли хотя бы погудеть в свой клаксон, – сказал Гитлер, открывая и закрывая зонт. – Тогда бы ничего не случилось.
– Конечно, – кивнул Пинхас. – Вы мне не поверите, но я уже собирался.
Разумеется, все могло быть хуже, гораздо хуже. Лицо разгневанного управляющего еще маячило где-то рядом. Однажды Пинхас слышал, как тот распекал какого-то, подвернувшегося ему под руку, бедолагу. Сравниться с этим