это не подлежало обсуждению. Иудеи считали стальной баллон необходимой принадлежностью будущего Храма и называли его Неопалимой купиной или Семисвечником, берущим свое начало от того горшочка с чистым оливковым маслом, который нашелся когда-то в загаженном и разгромленном Иерусалиме. Христиане, напротив, нарекли его Светом Фавора и Путеводителем спасения, причем каждый считал, что баллон указывает на истинность его религии с такой очевидностью, что сомневаться в этом могут только глупцы или недобросовестные и грешные люди. И хотя специалисты, которые исследовали баллон, не нашли в нем ничего чудесного, (хотя никто из них так и не смог толком объяснить, отчего долгих пять лет он все никак не мог иссякнуть) – противостояние по-прежнему продолжалось. Оно закончилось, разумеется, победой христиан, которые – возможно, благодаря почти патологической страсти к коллекционированию различных предметов культа, святых мест и священных реликвий, – оказались куда более проворными, чем иудеи. Однажды ночью, они бесшумно вывезли баллон из кухни, где он простоял пять долгих лет и установили его в одной из греческих церквей, которую теперь охранял взвод православных автоматчиков из Общества Добровольных Защитников Христианских Ценностей.
Но Бог действует в тишине, Мозес. В тишине, а не в человеческой ярости, глупости или беспамятстве. В тот самый час, когда спустя ровно год многотысячная толпа, собравшаяся вокруг церкви св. мученицы Параскевы Нетленноокой, замерла, ожидая вновь увидеть великое чудо, которое было уже совсем близко, потому что один из монахов, широко перекрестившись, отвинтил вентиль и готовился поднести к нему горящую свечу, – в этот самый момент зримого торжества Православия над всеми прочими религиями, баллон издал некий странный, почти потусторонний звук «пш-ш-с-с», который был услышан в самых отдаленных уголках площади – и навсегда умолк. Напрасно стучали по его железным бокам растерянные монахи, напрасно качали его и пели гимны своим небесным покровителям, – баллон был пуст. Прошло еще два часа, прежде чем недовольная толпа, догадавшись, что она обманута, разгромила в отместку ларек с духовной литературой и магазин постельных принадлежностей, который принадлежал настоятелю храма св. Параскевы… Впрочем, слухи, которые, естественно, не могли не поползти после такого скандала, утверждали, что дело обстоит совсем не так уж плохо, поскольку представленный на площади перед храмом св. Параскевы баллон был подменен, и подменен не без Божьего попущения, тогда как настоящий баллон укрылся по молитве святых старцев в горах Афона, где он и доныне творит всевозможные чудеса, заклиная нас тем самым сохранять в чистоте свою веру и обещая в самое ближайшее время явить себя миру, дабы вести православных на последний и страшный бой с Князем мира сего. После этого таинственный баллон – который называли теперь не иначе, как Ковчег Добродетели, – видели в разных местах, то проповедующего среди детей, то возносящегося на Небеса, то, напротив, опускающегося в глубины адские, чтобы призвать грешников к последнему покаянию. Довольно скоро из этих слухов как-то незаметно образовалась солидная религиозная организация, назвавшая себя Церковью Стального Вместилища, которая поклонялась стальному баллону, как последнему Божественному Откровению, проповедовала близкий конец света и безуспешно пыталась вступить во Всемирный Совет Церквей, который всеми правдами и неправдами почему-то уклонялся от ее приема, вызывая глухое неудовольствие верующих.
И все это была история, Мозес, – история, в точном смысле этого слова, то есть, нечто, что оставляло после себя документы, свидетельства и воспоминания очевидцев, мнения и точки зрения – все то, что для современников казалось когда-то вечным и никогда не теряющим своего значения, а последующим поколениям представлялось, в лучшем случае, занятным или глупым анекдотом, без которого, в общем-то, можно было бы прекрасно обойтись.
Самодовольство настоящего, Мозес. Вот какой вывод можно было отсюда сделать. Самодовольство настоящего и ничего больше. Этакая плебейская ухмылочка, которую можно видеть на лице опохмеляющегося поутру алкоголика, которому кажется, что последняя цель, наконец, достигнута и лучше этого уже не может быть ничего, что, само собой, отменяло не только прошлое, но и ни на что не годное будущее, не имеющее уже никаких шансов. Нам следовало бы помнить об этом, когда мы привычно начинаем хвалиться своими сомнительными достижениями, незыблемыми традициями и моральной твердостью, которая больше походит на кусок окаменевшего сыра, навсегда забытого где-то в глубине холодильника. Впрочем, для этого достаточно было хотя бы иногда освежать в памяти цитату из Иисуса Навина глава 21, стих 43 – 45, которую он любил цитировать и к месту, и не к месту.
Цитата эта гласила:
«Таким образом, отдал Господь Израилю всю землю, которую дать клялся отцам их, и они получили ее в наследство и поселились на ней. И дал им Господь покой со всех сторон, как клялся отцам их: и никто из всех врагов их не устоял, против них: всех врагов их предал Господь в руки их. Не осталось не исполнившимся ни одно слово из всех добрых слов, которые Господь говорил дому Израилеву; все сбылось».
Если перевести сказанное на человеческий язык, то слова эти могли значить только одно – история закончилась, едва успев начаться.
114. Филипп Какавека. Фрагмент 403
«МЫ – МОДЕЛЬЕРЫ. Для нас не секрет: Истину почитают, главным образом, за ее одежду. Поэтому мы одеваем ее по своим собственным выкройкам, не жалея ни сил, ни выдумки для того, чтобы угодить взыскательной публике. Здесь нельзя ошибиться. Сузить или расширить, укоротить или, наоборот, удлинить, пришить накладной карман или вовремя отпороть оборки, – никому и в голову не придет, что в этом-то все дело. Приходит время, и мы выводим свою Истину на всеобщее обозрение, чтобы услышать хор похвал и сладкий гул одобрения. Как хороша она в своем новом наряде! – Мы же втихомолку смеемся и не перестаем кланяться, когда нам рукоплещут… Не жалейте ладоней! Слава Богу, у нас в запасе еще достаточно материала и фантазии, чтобы не раз порадовать вас своим нехитрым искусством…»
115. Бедный Адольф
В конце концов, он был всего только еврей, развозивший почту на велосипеде, который ему, скорее всего, вручили в отделении Почтового департамента, строго-настрого наказав время от времени смазывать втулки колес и не гудеть почем зря в новенький медный клаксон, надетый на руль. Всего только еврей, которому приходилось кормить свою семью, подрабатывая к тому же ночным сторожем и принимая в починку старую обувь, которую ему приносили соседи. Да и кто бы на его месте, окажись он даже семи пядей во лбу, смог бы удержаться на мокрой булыжной мостовой, когда осенний дождь изо всех сил барабанил по зонту, а вода из водосточных труб хлестала, как сумасшедшая. Да к тому же еще этот ветер, который так и норовил сдуть его в первую подвернувшуюся лужу, так что