В Америке я до тех пор не ездила дальше Нью-Йорка и Чикаго; Билл любил автомобильные путешествия и хотел немного показать мне свою страну. Такой милый, он почти всюду, где мы бывали, собирал спичечные коробки и по возвращении в Чикаго вклеил этикетки в альбом с вырезками, вместе со счетами отелей — «Гринбрайер», $10 за ночь, «Мэйфлауер», $7. Хотя денег у Билла было немного, он хотел, чтобы в медовый месяц мы останавливались в дорогих отелях, а не в «дырах», как он называл гостиницы, где обычно ночевал, когда ездил один. Он вклеил в альбом и все поздравительные телеграммы, какие мы получили от друзей, вернувшись в Чикаго, а также вырезки из газет про наш побег.
— Когда-нибудь, Мари-Бланш, — однажды сказал он, когда мы, отдыхая после любви, лежали обнявшись в гостиничной постели, — наши дети и внуки будут с удовольствием рассматривать альбом нашего медового месяца и кое-что узнают про жизнь своих родителей, деда и бабушки. А если нам повезет, мы будем рассматривать его вместе с ними, вспоминая эту поездку и себя — молодыми, влюбленными, только что из-под венца… хотя, пожалуй, я уже не так молод. По сравнению с тобой, лапочка, я старик. — Он крепче обнял меня. — Паршивый старикашка.
— Мне нравятся паршивые старикашки, — ответила я. Когда он так сказал, я еще больше полюбила его и представила себе впереди нашу замечательную общую жизнь, нашу чудесную семью, всех нас, рассматривающих альбом медового месяца. Ни Билл, ни я не знали, что этот альбом пригодится главным образом для того, чтобы спустя двадцать пять лет лечить меня от алкоголизма в лозаннской клинике, в Швейцарии, и к тому времени, когда наши бездетные дети найдут его, мы оба давно умрем. Он и предположить не мог, что наши дети будут испытывать огромную печаль, рассматривая эти альбомы и разбирая обломки нашей семейной жизни, словно завалы после стихийного бедствия.
С таким же чувством и я сейчас читаю заметки, смотрю на эти фото, на гостиничные счета и Биллову трогательную коллекцию спичечных этикеток. Стоит ли говорить, что в брачную ночь я не была девственницей, даже для Билла, поскольку мы уже занимались любовью до свадьбы. Но не в пример богатым парням, он меня не упрекал. На фото мы такие молодые и счастливые. Неправы доктор и Билл лишь в одном: старые фотографии не столько возвращают прошлое в центр нашего внимания, не столько помогают вспомнить или напоминают, кем мы были в те или иные моменты жизни, сколько служат напоминанием о том, кем мы уже не являемся, кто мы теперь и что когда-то имели и утратили. Счастливая молодая пара, влюбленные молодожены — теперь они чужие для нас, а мы для них. В невинности своих счастливых улыбок и влюбленных взглядов они не могут вообразить, что однажды, двадцать пять лет спустя, станут нами, как мы не можем вообразить, что когда-то были ими.
3
Доктор Шамо попросил Билла прислать и эти семейные альбомы, и вообще-то я удивилась, что он их прислал. Он сделал сотни фотографий Билли, но после его смерти убрал альбомы, и мы никогда больше их не рассматривали и не показывали ни Леандре, ни Джимми.
— По-моему, они весьма полезны, верно? — спрашивает доктор. — Порой я думаю, рассматривание старых снимков как бы возвращает прошлое в фокус… если вы простите мне эту игру слов. Вы вот только что спрашивали, куда девались те люди, какими мы были когда-то. Я уверен, что фотографии превосходно напоминают о том, кто и где мы были в определенные моменты жизни. Вы не находите, мадам?
— Пожалуй, — говорю я, — хотя у меня взгляд в прошлое вызывает огромную печаль. Билл с ума сходил по альбомам, особенно в начале нашей семейной жизни и когда Билли был жив. Но потом, с другими детьми, гораздо меньше.
— Что ж, давайте с этого и начнем, — говорит доктор. — Думаю, два из этих альбомов относятся как раз ко времени, о котором вы говорите, — первый начинается с газетной заметки о вашем побеге, второй — с младенчества вашего сына Билли и его детства. У меня была возможность заглянуть в них. Давайте посмотрим их вместе, мадам Фергюс.
— Почему вы хотите разбередить эту рану, доктор? С какой целью? Чем это мне поможет? Когда я вижу фотографии Билли и думаю о нем, мне лишь хочется выпить и больше о нем не думать. Неужели непонятно?
— Конечно, понятно, мадам. Потому-то это так важно. Я не верю, чтобы вы когда-нибудь открыто приняли смерть вашего сына, а в результате по-настоящему не горевали. Вы постоянно обезболивали себя алкоголем. А стоит алкоголю улетучиться, вы обнаруживаете, что по-прежнему несете свое бремя, неоплаканного сына, — сокрушительное чувство вины, ответственность, злость, отвращение к себе. И тогда вам, разумеется, нужно еще больше алкоголя, чтобы опять попытаться забыть, унять эти чувства. Да, вам будет очень больно, тем не менее я здесь, чтобы помочь вам вспомнить и таким образом раз и навсегда примириться со смертью вашего сына, по-настоящему оплакать его и, наконец, даровать ему покой… Так что будьте добры, давайте начнем с вот этого альбома, с хроники вашего побега и медового месяца, куда более счастливого времени для вас, как мне кажется. В самом деле, с вашего позволения, мадам Фергюс, рассматривая ранее эти фотографии, я был поражен, насколько вы и ваш муж выглядите влюбленными друг в друга. Вы смотрите друг на друга с такой нежностью, с подлинной любовью в глазах. На этих снимках, насколько я вижу, вы куда счастливее, чем в любой другой период вашей жизни.
— Мы только что поженились, — отвечаю я, — и, конечно же, были влюблены или, по крайней мере, думали, что влюблены. Обычно пары еще не ненавидят друг друга, когда совершают побег, доктор. Ненависть приходит позже.
— Исходя из описания вашего побега, мой первый вопрос таков: своим замужеством вы бросили вызов вашей матери, потому что знали, ей это не понравится?
— Наш брак не одобряли поголовно все. Не только мамà, но и родители Билла. Никто не думал, что мы подходим друг другу. Более того, они были правы.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Ну, пожалуй, да. Одна из причин побега с Биллом действительно заключалась в том, что я знала: мамà рассвирепеет. Но это был и способ сбежать от нее, уйти из-под ее контроля. И я с ума по нем сходила.
— Вы любили мужа?
— Да, любила… Думаю, любила. Но сейчас мне кажется, что я, пожалуй, была скорее увлечена. Я была военной