запретив себе думать о том, из кого их нарезали — дядька мог и прикольнуться, а мог ведь и правду сказать. Руфус не отставал, явно придерживаясь точки зрения, что есть надо, пока дают, потому что потом могут и не дать. Наш уважаемый хозяин вышел из зала, дабы, по его словам, отдать кое-какие распоряжения. Ник, справившись с тошнотой, медленно цедил вино, стараясь, на всякий случай, не цеплять взглядом разложенное на столе угощение.
Дядя Фёдор сидел молча, явно погруженный в очень важные и очень сложные думы. Раньше я бы предположил, что он тщательно взвешивает имеющуюся в распоряжении информацию, чтобы решить — что выложить сейчас, а о чём временно умолчать. Но это раньше. Сейчас меня не оставляла мысль о том, что дядька — если он вообще мне дядька — прикидывает, как поубедительнее соврать.
Я, вообще говоря, не являюсь идейным противником лжи. Начать с того, что ложь и смертным грехом не является… я так понимаю. Грех, но не смертный. Да и в знаменитых десяти заповедях ложь упоминается только в контексте «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего», то есть, та ложь, что имеет целью опорочить репутацию человека необоснованными подозрениями, злословием или сплетнями. Правда, толкователи отмечают, что и умышленное замалчивание правды является нарушением заповеди, если может повредить другим людям. Попадает ли под это дело преувеличение, фантазия — не знаю. Или, скажем, пресловутая «ложь во спасение»? Если лгать ради низменных целей — это, вроде бы, действительно плохо, то ради благих, быть может, и нормально. Да и вообще, в жизни каждого человека найдётся место мыслям, событиям или явлениям, о которых ему очень не хочется кому-то рассказывать, а на прямой вопрос так и тянет подсунуть не голую правду, а чистую выдумку или аккуратную подтасовку. Правда, при этом, служители церкви всё-таки настаивают на том, что лгать грешно в любой ситуации… что не мешает им самим, при острой необходимости, пользоваться сим инструментом.
Когда мне лгут — это неприятно. Даже если я предполагаю, что делается это из самых добрых побуждений. Но поскольку и сам я не являюсь в этом смысле «белым и пушистым», то и отношусь к данному явлению довольно спокойно. Безусловно, за все время нашего с дядей Фёдором сотрудничества, ситуация с недоговоренностью, сокрытием истины или прямой ложью возникала не раз. Но я, честно говоря, и не предполагал, что это всё имеет столь серьёзные масштабы. Тут уж поневоле начинаешь вспоминать всё услышанное ранее и прикидывать, что могло быть правдой, что полуправдой, а что и вовсе… И где гарантия того, что сейчас дядька будет откровенен? Нет никаких гарантий.
Мадемуазель Друзова появилась на пороге, оглядела собравшихся, не проявляя особого интереса к незнакомым лицам, тихо поздоровалась, бочком вдоль стеночки протиснулась к свободному участку скамьи и села. Наверное, тут дядя Фёдор душой не покривил, выглядит она и в самом деле сонной, словно транквилизаторов переела. Почти сразу вслед за ней вернулся и хозяин крепости, как его, суарр. Он повторно осведомился, не пожелает ли «дрруг Оррин», чтобы его оставили наедине с другими людьми, получил в ответ уверения в полнейшем доверии, и занял принадлежавшее ему место во главе стола.
— Ну вот, все в сборе, — дядька смахнул с себя задумчивость, но дружелюбно и открыто улыбаться не стал. — Прежде всего, хочу сказать следующее. Нас сюда привели разные пути. С уважаемым Руфусом меня связывает давнее знакомство, но вас, Ник…
— Николаус дер Торрин, к вашим услугам, — юноша склонил голову, но зад от скамьи отрывать не спешил. — Можно просто Ник. И на ты, я уже понял, что на вашей Земле это принято среди… знакомых.
— Спасибо. Так вот, тебя, Ник, я пока не знаю. Гэль поведала вам многое, но я пока не представляю, почему она это сделала. И очень хочу узнать. Это Михаил, вы уже знакомы. Длительное время он был… собственно, и является моим компаньоном.
Я мысленно поставил себе отметку — о том, что я являюсь ещё и родственником, дядька умолчал. Хотя сказать это было бы вполне уместным. Значит, вероятнее всего, никакого родства между нами нет. Обидно.
— Меня здесь знают под именем Фаррел Оррин. Для Михаила я Фёдор. Для Руфуса — Теодор…
— Уважаемая Гэль упоминала имя Фрейр, называя его своим, как это… — экзорцист задумался, вспоминая. — Ага, близким по рождению, верно? Очевидно, что это имя принадлежит вам, не так ли?
— Со мной тоже можно на «ты», — усмехнулся дядька. — Верно, так меня когда-то звали. Очень давно, и только Гэль по старой привычке пользовалась этим именем. Наш уважаемый хозяин зовётся Урмас Растер, его здесь называют суарром, что практически сравнимо со значением титула «король», используемого в этом мире и на Земле. Как я понимаю, Руфус, у вас сейчас королей нет?
— Сейчас нет, — кивнул экзорцист. — Но были, так что я понимаю тебя, Тео. Или лучше Фрейр?
— Что в слове? — пожал плечами мой наставник. — Когда обзаводишься кучей имён, приходится откликаться на все, иначе решат, что какого-то стыжусь. Но продолжим. Эта милая девушка — Лена. В этом мире она назвалась Лавеной, хотя на данный момент в этом и нет особого смысла. Теперь по поводу того, кто есть кто. Миша, Лена и Руфус с Ником — люди. Э-э, насчет Ника это только предположения, если ошибаюсь, поправьте меня. Люди, хотя пришли сюда из разных миров. Суарр Растер, как и большинство других обитателей крепости — арраук, их родной мир называется Арраксом, так что здесь они гости, только гости столь давние, что числятся уже коренными жителями. Я принадлежу к расе суашини. Мы — существа, созданные искусственно, силой магии другой древней расы, суаши. Я прожил что-то около пяти тысяч лет по счету Земли. Ну, или чуть больше.
Он некоторое время помолчал, разглядывая лица собравшихся за столом. Моя отвисшая челюсть его, видимо, вполне удовлетворила. Руфус и Ник информацию восприняли довольно равнодушно — догадываюсь, часть сказанного они уже слышали от Гали, успели переварить и привыкнуть к мысли о том, что на свете существуют подобные долгожители. Суарр, как и подобает истинному воину, уверенно держит себя в руках, не позволяя эмоциям выплеснуться наружу. Леночка смотрит перед собой абсолютно пустым взглядом, словно происходящее за столом к ней ни малейшего отношения не имеет.
— Теперь я прошу тебя, Руф, рассказать о том, что привело