дома.
– Ничего, всё в порядке, – сказала она, как будто совсем не удивившись ночной встрече.
– Вы хорошо устроились? – вежливо поинтересовался Грави.
– Да, благодарю, – так же ровно ответила Кора Лапис.
Они стояли рядом и любовались луной, как будто это было самым подходящим занятием для почтенного врачевателя и беглой поэтессы в саду сумасшедшего дома.
– Знаете этот стишок? – спросила Кора и, не ожидая ответа, произнесла:
– Один чудак
каждую ночь
продавал луну:
полную – золотой,
месяцем – четвертак,
а тем, у кого ничего –
за так.
Второй чудак
каждую ночь
покупал луну
и прятал её
на чердак.
Третий чудак
каждую ночь
наблюдал за луной
телескопа стеклянным
глазом.
Четвёртый чудак
каждую ночь
улетал на луну
и ещё
не вернулся
ни разу.
Голос поэтессы, которая столько раз читала свои стихи, был на удивление монотонным и невыразительным. Как будто она читала с листа скучную речь.
– Это ваш? Хороший, – отозвался Грави, – вы, полагаю, четвёртый?
Кора удивлённо взглянула на врачевателя.
– Четвёртый чудак? – пояснил он.
– Ах, это… скорее всего, да, – рассеянно ответила Кора, явно думая о чём-то другом.
– Знаете, я не большой любитель поэзии, честно говоря. Но меня восхищает такая беззаветная преданность такому ненадёжному материалу, как слова. И я был бы вам очень благодарен, если бы вы рассказали немного о… ммм… механизме. Это позволит мне лучше понять некоторых моих пациентов.
Кора рассеянно кивнула, щурясь и вглядываясь в предрассветную темноту.
– Здесь они везде. Впрочем, как и в реальном, – сказала поэтесса.
Грави посмотрел вокруг, но не увидел ничего, кроме тёмно-зелёной россыпи теней ночного сада.
– Нет, не туда смотрите! – воскликнула Кора. – За деревьями, и на земле, и вот, смотрите, здесь, – с этими словами она протянула вперёд руки ладонями вверх, выгибая запястья, а потом словно попыталась стряхнуть муравьёв с тыльной стороны руки, на которой любое прикосновение ощущается как угроза.
– Когда всё истлеет,
только они останутся –
шрамами древних заклятий
на запястьях времени,
на потолке, на стене,
на кровати, на простыне,
на подушке, на шее,
на солёной щеке,
на внутренней стороне
плотно закрытых век…
Кора замолчала, задумчиво раскачиваясь с пятки на носок.
– Я думаю, что вы очень талантливая, – сказал Грави. – И особенно потому, что вам, кажется, всё равно, что я думаю.
Поэтесса улыбнулась чуть виновато.
– Вас не пугают люди? – спросил врачеватель, когда они медленно пошли по главной дорожке сада, освещённой лаконичной гирляндой треугольных фонарей.
– Нет, – помолчав, отозвалась Кора.
Скорее, иногда отвлекали. Было непонятно, что с ними делать. Иногда очень отвлекали: Кора с досадой вспомнила, как ей пришлось создать свою копию для того, чтобы она ходила на свидания вместо неё. Отдала фальшивой Коре всю свою расположенность к людям, всё желание нравиться, все платья, которые ей покупали в детстве, приговаривая: «Посмотри, какая ты красавица!» – чтобы дочка-серая мышка не расстраивалась и стала в будущем уверенной в себе девушкой. Только малышка Кора нашла куда более действенное средство.
Постепенно копия откуда-то добывала свои собственные черты – становилась эгоистичной, жестокой, падкой на лесть. Кора видела себя как будто в огромной кривом зеркале – и это было невыносимо, поэтому она решила уничтожить своё творение. Но хитрая подделка, почуяв опасность, сбежала от хозяйки. Где-то бродит теперь, кого-то дурачит; Кора перестала её чувствовать. Ощущение досады и вины с тех пор всегда мешалось, как камешек в ботинке.
Вдалеке показался Сорел, белой тенью среди тёмных стволов. «Конечно, не может пропустить такой ночи, когда луна, как часы на башне, отмечает медленный путь ночных минут», – подумала Кора и тут же мысленно ударила себя по голове.
– Я пойду спать, пожалуй, – сказал она, внезапно остановившись.
Грави понимающе улыбнулся, поклонился и направился в сторону Сорела.
Рассвет уже занимался где-то на той стороне озера, но понять это можно было, только проведя в этом саду немало ночей. Ночь уже потеряла свои зимние силы, и даже предрассветная темнота была слишком прозрачной, чтобы что-то скрыть.
Сорел испуганно вздрогнул, услышав за спиной шаги, и не очень успокоился, обернувшись и увидев самого Айл-врачевателя. Было неловко, что он вроде как оказался в Доме Радости случайно. Но уйти, оставив Кору, он был не в силах. «Всё может случиться, птичники легко могут заявиться сюда», – обманывал Сорел себя самого, потому что от него пользы в этом случае уж точно будет немного.
– Этот сад, говорят, посадили здесь ещё до основания Тар-Кахола, – произнёс Грави тоном завзятого краеведа.
– Вот это да! – восхитился Сорел.
– Конечно, вишни, яблони и заросли смородины с тех пор много раз менялись, но дубы и буки в южной части сада остались с тех пор.
Сорелу нравилось всё, что касалось истории Тар-Кахола, особенно истории переулков, улиц, парков и домов. Архитектурно-пространственной истории. Ему нравилось узнавать, как всё это медленно изменялось, обрастало легендами, городскими историями. Нравилось идти по какой-нибудь улице и представлять, что было здесь пятьдесят, сто, пятьсот лет назад. Иногда он так уходил в свои представления, что сталкивался с кем-нибудь и слышал грубый окрик: «Поосторожнее! Здесь тебе не Мор-Кахол и не деревня твоего отца!»
Он никогда не обижался на грубость. Просто улыбался и шёл дальше, стараясь смотреть внимательнее. По крайней мере, в Тар-Кахоле никого не удивляли его бубенчики в волосах. Здесь вообще можно вырядиться хоть лесным царём и пройти по улицам – никто и бровью не поведёт.
– Я думаю, что Коре очень повезло с таким другом, как вы, – услышал он голос Грави Эгрото.
– Что? – Сорел опять вздрогнул от неожиданности. Ну вот, опять задумался. – Спасибо, но не уверен, что это так, – покачал он головой.
– Мы в реальнейшем, – напомнил Айл-врачеватель.
Сорел удивлённо посмотрел на него, а потом закивал головой:
– А, да, мне Кора говорила, что здесь нельзя врать. Но я, честно говоря, не вижу особой разницы.
– Ну да, поэты умеют не видеть, – с усмешкой произнёс Грави.
Сорел смутился.
– Я не то чтобы поэт. Так… вот Кора. Или Мастер Слов.
Айл-врачеватель вздохнул – но, как он сам заметил, это было реальнейшее, а значит, в мире этого шейлирского мальчишки дело обстояло действительно так.
– Вот видите эту луну? – неожиданно спросил Сорел, указав на небо.
Грави с интересом кивнул, ожидая, что будет дальше.
– Так вот, настоящий поэт никогда не скажет вам, что это луна. Что угодно скажет – но описывать луну не станет. Зачем, когда можно и так посмотреть, – грустно сказал Сорел.
– Свет отражения луны в воде, отражённый в зрачках вороны, – пробормотал Грави.
Сорел весело рассмеялся.
– Да, примерно так.
Они вышли на поляну, залитую лунным светом: каждая травинка, каждая гроздь цветов была любовно очерчена, как в чёрно-белых старинных иллюстрациях к «Жизнеописанию Защитника».
– И всё-таки, здесь прекрасно, – сказал Сорел, останавливаясь.
– Мне кажется, вам нужно больше доверять себе. И больше ценить себя. К слову, плохие поэты никогда не попадают в реальнейшее, – заметил Грави.
Сорел помотал головой, и его колокольчики мелодично звякнули в предрассветной тишине.
– Это не так уж важно, на самом деле, – сказал он.
– Луна проплывает низко,
задевая небрежно огромные,
узорные, добела-чёрные
тени столетних дубов.
Земля обнимает