всегда был исключением. И был ещё Грави Эгрото, с которым нельзя было не считаться, хотя стихи он терпеть не мог. «Мы с тобой похожи, – как-то заметил Айл-врачеватель, – оба используем людей для подтверждения собственного мастерства, не испытывая при этом никакого уважения к людям как таковым». «Люди – это просто материал, питательный бульон, строительный раствор», – согласился тогда Верлин, погружённый в мысли о новом стихотворении.
– И всё-таки ты неравнодушен к этой девушке, Коре. Хотя она отнюдь не подпитывает твою исключительность, – произнёс Грави.
Конечно, Врачеватель не мог не припомнить сцену с этим жалким приятелем Коры. Когда Верлин не нашёл в себе сил удержаться. И теперь мало того, что ему досталось от Коры, так ещё приходится терпеть эти разговоры. «Я не хочу об этом говорить», «я что-то устал, пойду спать, если вы не возражаете» и прочие более или менее светские способы свернуть беседу давно уже не работали. В Доме Радости Грави назначал Верлину самые горькие лекарства. «И я уже вижу результат», – самодовольно заявлял он.
Возможно, с тех пор как Мастер Слов оказался в Доме Радости, он действительно стал чуть спокойнее. Перестал болезненно реагировать на людей и научился смеяться и шутить над своими недостатками.
– Да, – сказал Верлин с усмешкой, – но она меня презирает, поэтому можете ожидать от её пребывания здесь положительного эффекта.
– Ну-ну, не драматизируй. Посмотри, как луна отражается в озере. Как вы, поэты, это называете? Лунная дорожка?
Мастер Слов, оказавшись в своей стихии, только фыркнул:
– Эта метафора устарела ещё в позапрошлом веке.
– Тебе виднее, – покладисто произнёс Грави, останавливаясь полюбоваться. Ему было непонятно, почему люди так упорно пытаются втиснуть весь мир в дырявые карманы слов. Поэты в этом деле были те ещё шулеры – и непростые пациенты. Всегда у них наготове были слова из рукава. Но ничего, справился с самим Мастером Слов – справится и с остальными.
– О чём это вы думаете? – подозрительно спросил Верлин.
– Это мой вопрос, – отозвался Грави. – Хотел задать его сразу после вопроса о том, что ты помнишь из детства отчётливее всего.
В траве сада непрерывно переговаривались какие-то немыслимые насекомые, ведущие, наверное, настоящие дебаты. Мотыльки то и дело с лёгким шорохом пролетали прямо перед носом.
Этот вопрос Мастер Слов слышал уже не раз. Он мог бы придумать немало красивых историй: как к нему придирался школьный учитель, или как родители ссорились и кричали друг на друга, или как он впервые увидел мёртвого человека, – но проблема заключалась в том, что в реальнейшем нельзя было врать. Некоторым мастерам это удавалось (точнее, они могли между делом изменять реальность так, что сказанное на время становилось правдой – но для этого требовалась огромная сила) – сам Верлин мог бы что-нибудь придумать, когда речь шла о стихах – там, где он силён, – но в разговоре с Грави в реальнейшем обманывать было очень рискованно.
Из детства Верлин помнил мало, поскольку не было в его детстве ничего особенного. Обычные заботливые родители, школа, мечта поступить в Тар-Кахольский университет. Это потом уже он разочаровал родителей, когда отчислился на последнем курсе и стал заниматься невесть чем – но к тому времени родители уже перешли в разряд тех людей, которые не понимают стихи, превратились в туманные фигуры, поэтому их мнение было не так важно.
Впрочем, вспомнился один эпизод: родители обсуждали, в какую школу отправить юного гения, и дошли даже до сдержанного спора, что случалось крайне редко. И мать, и отец приводили аргументы в пользу избранной каждым школы, а Верлин сидел на диване, смотрел, как по стене ползёт паук. Этот паук вдруг оттолкнулся от стены и смешно повис на длинной невидимой нитке, раскачиваясь, как циркач, из стороны в сторону, перебирая длинными лапами. Верлин тогда рассмеялся – так ему понравились манёвры паука, а родители, внезапно смолкнув, с тревогой посмотрели на своего сына.
В итоге они нашли третью школу, которая удовлетворяла обоих и была, разумеется, лучшей в Тар-Кахоле.
– Я не помню, с каких пор сошёл с ума, – сказал Верлин, увлечённо рассматривая блестящего жука, который сел на рукав его куртки, – это лучше знать моим родителям.
– Судя по твоим словам, ты действительно ещё не вышел из детского возраста, – проворчал Грави.
Верлин улыбнулся:
– Вот и славно. Защитник хранит детей и дураков, как известно. А если и то, и другое – вдвойне хорошо. Вот и старый стишок на эту тему:
Том, который построил дом,
в котором было тепло,
в котором было светло
всем, кроме него самого,
рассчитался на одного,
да и вышел вон.
Только ступил за порог -
оступился, расшиб лоб,
и с тех пор голова кругом,
в голове – звон,
бим-бом,
дин-дон.
– Ладно, ладно, вот отправлю тебя на все четыре стороны, рассказав всем о том, что ты никакой не сумасшедший – что ты будешь делать?
Верлин пожал плечами. Что-нибудь он придумает, хотя быть сумасшедшим поэтом лучше, чем просто поэтом. Хотя бы что-то оставлять людям на съедение. Пусть думают, что они здоровы, а этот – немного не в себе. Вот и стихи у него такие. Да и вообще – всё с ним ясно. Когда людям с тобой всё ясно, это освобождает. Можешь тогда напрямую говорить с миром, пока люди уверены, что говоришь с ними. А тут ещё доказывать придётся, чудачества выдумывать. Так что лучше уж так. Но Грави не всерьёз, конечно.
– Вот про луну уже никто не пишет прямо. Уже в прошлом веке сказали, что нужно найти деталь, достаточно отстоящую от предмета. Например, отражение отражения луны в зрачке вороны, сидящей на дереве над озером. Но сейчас и это уже устарело, – сообщил Мастер Слов.
– Вот как, – удивлённо отозвался Грави, – а как же принято сейчас?
– Написать так, чтобы никто не догадался, что это про луну, – ответил Верлин.
Грави Эгрото удивлённо поднял брови.
– Как в южно-синтийской кухне, где главное правило – чтобы нельзя было догадаться, из чего на самом деле сделано блюдо? – попытался понять Айл-врачеватель.
– Вроде того, – кивнул Мастер Слов.
– Но это всё-таки странно, – пробормотал Грави, – очень странно.
Верлин улыбнулся – его всегда подкупала способность главного врачевателя Дома Радости удивляться таким обычным вещам.
На одном из перекрёстков сада они, не говоря ни слова, пошли в разные стороны. Потому что Грави ждали новые случайные встречи, а Верлину не терпелось начать новое стихотворение про луну. «Когда всё это закончится?» – спрашивал Мастер Слов, когда становилось совсем тошно. «Когда ты напишешь своё лучшее стихотворение», – с улыбкой отвечал Грави. И Верлин пробовал снова и снова.
В комнате было душно, и Кора вышла в сад. Луна благоухала в короне из лиловых облаков, пели ночные птицы, а воздух был соткан из сияния цветущих вишен.
– Тари Кора, простите, если помешал вам, – произнёс Айл-врачеватель, увидев поэтессу, задумчиво стоящую возле одного