Нет, он даже не запомнил, какое на ней нижнее белье, а ведь не поленился и стянул даже колготки. Помнил лишь, что оно было темным, а вот какого именно цвета — хоть убей!
«Это потому, что она была еле живой, а я, так сказать, в некрофилии замечен еще не был, —подумал Дмитрий. — Впервые раздевал девушку не за тем, чтоб с ней переспать. Прогресс!»
Ромала скоро вышла из душа, замотавшись в огромное, лохматое полотенце. Она прошлепала босыми пятками мимо Димы, и парень вдруг вспомнил, что обещал спать с ней в одной кровати. И чем он только думал?
Себе он душ настроил похолодней, чтоб остудить и голову, и мысли. Да и тело. Местами особенно. А ванная еще сохранила запах, который у парня с некоторых пор ассоциировался с Ромалой. Он долго изучал названия флаконов и тюбиков, подыскивая что-нибудь для себя, а потом намылился первым попавшимся средством, на котором из всех слов он узнал одно — gel. Правда, жидкость была не очень мылкой, но пахла здорово: персиком и еще не то миндалем, не то ванилью. У него никогда не получалось угадывать запахи.
Дима вытирался и думал о том, что давно уже пора привезти сюда бритву, несколько пар сменных носков, белье, а то, как бомж. Даже переодеться не во что.
Когда он вошел в спальню, Ромала уже расправила постель, и ему стало несколько не по себе. Черт возьми! Он уже спал с ней сегодня. Чувствовал, как она сонно посапывает рядом, и ничего, а теперь?!
«Это всё из-за поцелуя»,— решил Дмитрий.
Он энергично прошел в комнату, как ни в чем не бывало приподнял край одеяла и лег. Ромала не смотрела на него. Она лишь переставила Сашину фотографию к себе на тумбочку. Дима, натянув одеяло до подбородка, исподтишка посматривал на нее, думая, что она этого не замечает. Девушка сидела на своем крае и расчесывала мокрые кудри. А те путались и не хотели ложиться под рукой. Милославский приподнялся и отобрал у Ромалы расческу.
— Такими темпами ты на нашей свадьбе лысой будешь, — пробормотал он.
Девушка замерла и не сразу отдала расческу, но всё же пальцы разжались, и Дима впервые в своей жизни расчесывал девушке волосы. У Маринки не косы — тугие пружинки-водоросли, у Ани — короткая стрижка. У Ромалы же роскошные локоны чуть ниже поясницы вились крупными кольцами.
— Ты уже во второй раз говоришь о свадьбе, — вдруг произнесла Ромала.
— Потому что женюсь на тебе, как только улажу свои дела, — спокойно ответил парень.
— А мои улаживать не нужно?
Дима вздохнул:
— Тут всё ясно.
— И что же именно тебе ясно?
— Ты до сих пор не смирилась.
— С чем? С его смертью? — начиная злиться, проговорила девушка.
— С жизнью без него.
Ромала замерла и оглянулась на парня. Тот смотрел на нее, и в глазах плескалась нежность. Впервые за всё эти годы, впервые за эти десять лет нашелся человек, который точно определил состояние ее души.
— А ты? — спросила она, глядя ему в глаза. — С чем ты не можешь смириться?
Парень опустил голову. Рассказывать не хотелось. От слова совсем.
— Я уже со всем смирился. И привык, — пробормотал он в ответ.
— Привык жить без любви?
— И без нее тоже.
— Дим, Дима, — позвала девушка, и тот поднял на нее взгляд, — а кто были те двое в ресторане? Ведь вы же знакомы…
В груди защемило. Боль об руку с Обидой вылезли из своего убежища, в которое их так усердно загонял парень, и уставились на него своими белесыми глазами. Дмитрий не знал, какие могут быть глаза у Беды или Боли, но ему они виделись именно такими. Две корявые старушонки, становящиеся сильнее, когда ослабевал он. Когда он позволял себе думать о… той. Тогда они ухмылялись, даже похихикивали, видя его страх перед ними.
— Ромал, мне совсем не хочется об этом говорить, — начал, было, он, и девушка отвернулась.
Она не собиралась лезть в душу. Не собиралась. Наверно, потому что сама не любила, когда лезли в ее собственную. Вот только Дима…
А Дмитрий смотрел на ее затылок, на опущенные плечи, и понимал: она не станет спрашивать. Будет ждать, когда расскажет сам. Но как открыть запечатанное сердце? Это как распахнуть двери в душу и разрешить другому человеку войти в твою жизнь.
«Вот только Ромала не просто человек. Она…»— но додумывать было и волнительно, и немного страшно: как бы не спугнуть.
Милославский отдал расческу, а сам полез из кровати. В груди всё сильней ныло, даже челюсть стало сводить. Он бросил взгляд на девушку. Та смотрела на него больными глазами.
— Я покурить, — сказал он глухо.
Сигареты искать не пришлось. Они лежали на холодильнике, Ромала их не перекладывала. Дмитрий взял деревянными пальцами сигарету и жадно затянулся. Он был где-то далеко, когда на его голую спину легли две маленькие ладошки и заботливо накрыли плечи пледом. Парень вздрогнул от неожиданности.
— Спасибо, но не стоило, — проговорил он, а голос показался чужим.
— Прохладно, — заметила Ромала.
Ей было неловко. Она знала эту привычку уходить от ответа, когда совсем нет желания говорить на больную тему. Знала, как раздражает, когда кто-то пытается залезть тебе в душу. И как не хочется туда никого пускать…
— До сих пор больно? — спросила она.
Дима ухмыльнулся уголком рта. Ромала видела в свете уличных фонарей его лицо. Прямой, открытый лоб, с двумя довольно глубокими морщинками на переносице. Несколько резковато очерченные скулы, придающие лицу суровый вид воина, прямой нос и красивые губы, которые так сладко целовать. Ромала даже отвела взгляд, боясь, как бы Дима не заметил ее изучающего взгляда.
— А тебе? — спросил он.
— Она умерла?
Дима опять усмехнулся. Видать, вспомнил разговор с Мариной. Вот только спрашивать Ромалу, почему она так думает, Милославский не стал. И так всё ясно.
— Она вышла замуж за моего лучшего друга. Вернее, за единственного друга. Ни до него, ни после у меня друга не было.
— Это они были в ресторане?
— Да, — нехотя ответил Дима.
— Ты не простил ему, что она предпочла его?