да покрепче, чтоб не вздохнуть, не охнуть! Поцеловать, чтоб голова кругом не пошла—побежала!
А еще хочу поделиться с тобой своей болью. Получил письмо от Рагозина. Он написал, что Лешка Ветров, пацан из нашей группы, погиб. Дома разбился на мотоцикле. Пьяный был. Говорят, у него невеста была, на осень свадьбу планировали… А мне всё не верится, что он умер. Утром встал—птицы щебечут, родник бьет всё так же из-под земли, небо синее над головой… Только Лешки нет больше. А мир всё такой же. Я себе пытался представить его невесту. Савка написал, что она красивая, не старше тебя. И на похоронах всё время плакала и плакала, тихо так, спокойно, без истерики…
Не знаю. Говорят, нельзя вообще думать о плохом, тем более не говорить об этом и уж тем паче не примерять на себя чужое горе—добра не будет. Только вот, если вдруг—а это “вдруг” не случится никогда!—то я хотел бы, чтобы ты не убивалась по мне и не ставила крест на своей жизни. Я хотел бы, чтобы ты была счастливой, не важно—со мной или без меня.—Дима вздохнул и снова бросил взгляд на Ромалу, та глядела всё так же в окно.—Ты не думай, родная моя Малышка, я берегу себя. Ведь я знаю, что ты меня ждешь и любишь. Ведь ты же любишь меня? Ладно, буду прощаться. Оказывается, “до свидания” намекает на близкую встречу. Но с тобой мы свидимся еще не скоро, так что скажу “прощай”. Ты же меня прощаешь? Еще не знаю, за что, но прощаешь? Целую тебя, обнимаю крепко-крепко. Прощай, моя несравненная! Любящий тебя Саша».
Дима посмотрел еще раз на строки, свернул листок и положил в конверт. На Ромалу ему смотреть было страшно. Она тихо сидела и лишь слезы скользили и скользили по впавшим, серым щекам, и она их не утирала. А в глазах жила тоска Вселенной.
— Он никогда не писал «прощай». Только «до свиданья» или «увидимся», — прошептала она, не глядя на парня.
Дима не нашел, что ответить. Он смотрел то на Ромалу, то на письмо и молчал. Молчала и девушка. Тишина будто накрыла обоих плотным тяжелым одеялом. Словно весь мир в это мгновение молчал. Ни шелеста шин по асфальту, ни разговора соседей, ни топота по лестнице — горькая тишина. И тогда Дмитрий — не в силах терпеть эту страшную пытку — поднялся и стал хозяйничать на кухне. Так было проще. Не знаешь, чем унять сердечную тоску — займись делом. Он резал хлеб, к Ромале придвинул кочан капусты.
— Ромал. Я с голоду умираю, давай-ка настругай капустки для салата, — попросил он ее, но голос звучал даже не как просьба, а, скорее, приказ. — У тебя в холодильнике на сей раз есть что-нибудь, кроме йогуртов?
Парень стал выкладывать продукты на стол, быстро начистил картошки, Ромала даже не заметила, когда он успел достать сковороду. Скоро на ней зашкворчала картошка. Кухня наполнилась ароматом готовящейся еды.
Девушка потянула носом, утерла рукавом лицо, потом встала и направилась в ванную.
— Я подглядывать не стану, но дверь не запирай, — как бы между прочим крикнул Дима, даже не оборачиваясь.
Ромала тоже не стала оглядываться, как и запираться. А когда вышла обратно, то, как ни в чем не бывало, стала кромсать капусту. Дима глянул на нее мельком. Опухшие, красные глаза, немного распухшие губы, с алой полосой над верхней, и взгляд в никуда. Казалось, что она смотрела не на стол и не на свои руки, кромсающие кочан, а сквозь всё это. Она так же на автопилоте нарезала другие овощи на салат, но парень-то видел, что, по сути, ей было не до этого. Что, возможно, у нее было одно желание: свернуться клубочком и лежать, всё обдумывая произошедшее.
— Ты еще успеешь всласть поковыряться в своей ране как-нибудь на днях, но сегодня я лягу с тобой, — заявил Дима, глянув на нее.
Она не сразу оглянулась, а когда посмотрела, то взгляд был направлен в пустоту. У парня так и защемило в груди. Он отложил нож, подошел и обнял ее, прижал к себе крепко-крепко, целуя в висок, где с каким-то лихорадочным отчаяньем билась жилка.
— Мы справимся, слышишь? Справимся! Вдвоем мы всё преодолеем, слышишь? Я не дам тебе завязнуть в этом, я тебя спасу! Веришь?
Она не отвечала, только дышала с протяжным всхлипом.
— Ты только не оставляй меня сегодня одну, ладно? Я так боюсь остаться одна со своими мыслями… с этой болью… — прошептала девушка.
— Я буду с тобой до утра. А утром, вот увидишь, тебе всё по-другому покажется. Так всегда бывает. Не зря же говорят: утро вечера мудренее, — успокоил Дмитрий. Сам он был несказанно рад тому, что она ему просто ответила. Значит, душа ее здесь, несмотря ни на что. А это на данный момент являлось самым важным.
Глава 32.
Они поужинали, и Ромала пошла в душ. Она плохо помнила то, как приехала домой. Хотя в аэропорт не в пижаме же ездила. Значит, это Дима ее переодел. Точно, ведь ее стошнило практически сразу по возвращении домой. И он видел ее такой. Он ее умыл, переодел, уложил спать, и значит, ей не показалось, что рядом кто-то спит. Это был он. Парень боялся за нее и караулил. От чего? Вернее уж, от кого.
«От меня самой. Видимо, еще плохо знает. Уж что-что, а руки накладывать на себя не собираюсь»,— подумала девушка устало.
Она забралась под душ и долго стояла под горячими струями, чувствуя, как, ударяясь в темя, вода рассасывает ноющую там боль, как эта боль смывается с волос, скользит по смуглому телу и вытекает в канализацию.
— Туда тебе и дорога, — пробормотала девушка.
Сколько она так простояла — не заметила. Видимо, много. Потому что дверь вдруг приоткрылась, и Дима вошел в ванную боком, старательно не глядя на Ромалу, чье стройное тело угадывалось за рифлёными стенами душевой кабины.
— Ты еще не утонула? — прокричал он, повернувшись к двери.
— А должна была? — так же громко спросила она.
Парень усмехнулся и вышел.
Стоять там было не в его силах. Когда он переодевал ее еле живую, он не думал о ней как о желанной женщине.