После этих слов между ними наступила тишина, которую, казалось, не спешил прерывать даже вездесущий ветер. Хейм думал… Обо всем, пожалуй. О веках, проведённых в хлопотах о смертных, о друзьях асах, что сражались сейчас и погибали по ту сторону призрачного прохода. Думал о Локи, которому хватало сил шутить даже теперь. А тот… тот глядел в небо, все больше напоминавшее сплошную незаживающую рану, и молчал об одному ему ведомым вещах и не смотрел на того, с кем виделся, должно быть, в последний раз.
— Хорошо, — завеса тишины оказалась разрушена и отправлена в прошлое, как и все остальное. — Я принимаю твою просьбу, друг мой. Убереги всех, кого сможешь сберечь, и пусть будет с тобой свет Ясеня. А сейчас ступай с миром, мой путь нынче лежит туда, куда нет хода даже тебе.
Уходя и так и не произнеся ни слова, Локи ещё раз обернулся, напоследок получив ободряющий кивок Хеймдалля.
— Зато представь только, какая буча подымется, когда все узнают, что отец лжи спас мир от кары гримтурсенов.
— Обыкновенная буча, — пожал плечами Локи и едва заметно улыбнулся. — Подумают, что соврал, да поколотят.
***
Неведомо то было, годы прошли с той поры или же считанные дни. Забытый бог неслышной тенью бродил по испепеленной и истерзанной земле, раздираемой смерчами и ураганами. На его глазах исчезали и погружались в пучину старые континенты, вскипали моря и горела сама твердь под ногами, а где-то там наверху плавились от инфернального жара и опадали одна за другой ветви Ясеня в попытке укрыть и защитить все, что возможно.
Нельзя было точно сказать, сколько длилась эта беда, лишь однажды, совсем потеряв счёт времени, бог вдруг заметил, что багрово-красное небо вновь начало менять цвет, словно остывая. Остатки мира все ещё сотрясали бури, но на месте старой земли уже возникали из бездны новые острова и архипелаги, на которых, если повезет, должны были возникнуть новые жилища, деревни, а затем и города, отстроенные уцелевшими. Мир, не зная покоя и лености, едва уловив наступление передышки, спешил начать восстанавливаться, стремясь восполнить утраченное и возродить уничтоженное.
Тут и там видел он шрамы отгремевших сражений; смотрел на тушу гигантского змея Ёрмунганда, выброшенного Тором на землю из пучин океана и им же сраженного. Наблюдал за остатками своего мира, медленно разрушаемого и растворяющегося под действием вездесущей и всепроникающей жизненной силы.
Видя, что цивилизация, хоть и пострадала, безвозвратно утратив очень многое и многих, все же пережила чудовищный катаклизм, бог удалился туда, откуда пришел и где небо все еще было затянуто, как сплошной пеленой, вязким черным пеплом, от которого не очистилось бы и через сто лет. Здесь теперь стоял вечный холод, и снег — серый и грязный от сажи — валил с неба сплошной стеной.
Сам не зная почему, он шел в места, которые некогда были ему знакомы, а теперь стали безжизненными руинами некогда великого града, ныне больше напоминавшего злобно ощерившийся скелет, выставивший напоказ свои внутренности. Поглядев на разрушения, он пошел прочь, туда, где на ничем не примечательной каменной площадке в последний раз распрощался со своим другом. Вопреки ожиданиям, с ней не случилось ни землетрясения, ни какой иной напасти, и даже снег здесь, казалось, был чище, чем где бы то ни было.
В самом центре заваленного сугробами плато, куда он с трудом продрался, пробивая себе путь руками и ногами, вопреки всему обнаружилась небольшая подталина, на ней лежало одно-единственное семечко — последний подарок Великого Древа, который даже снег обходил стороной, не смея погрести под своей толщей.
Улыбнувшись каким-то своим мыслям, бог подобрал семечко и пошел туда, где, как ему казалось, оно сможет начать новую жизнь. Этого места он сознательно избегал все время с первого дня катаклизма. Проклятая долина, в которой произошла последняя битва богов, выглядела чудовищным обугленным шрамом на теле и без того исстрадавшегося мира. Здесь, в центре мироздания, куда не было хода никому из смертных, теперь было сплошное кладбище, на котором нашли свое последнее пристанище лучшие и худшие чада старого мира.
Отыскав более-менее пригодный, не запятнанный кровью и не опаленный диким пламенем, пятачок, бог голыми руками вырыл неглубокую лунку, вложив туда вверенное ему на поруки семя нового мира, и, усевшись на землю рядом, принялся ждать.
Шло время, и побег, когда-то едва-едва проклюнувшийся из земли у его ног, превратился в стройное деревце, а затем и в мощное дерево, раскинувшее свою крону над молодой порослью, которая со временем должна была превратиться в рощу, а потом и в лес. Бог, все так же сидящий у корней дерева и утративший чувство времени, планировал все это увидеть, и так бы оно и было, не начни вредное растение ронять ему на голову листья, мелкие ветки, а затем и — чему оставалось всерьез удивляться — желуди и колючие плоды каштана.
Это было уж совсем странно, и как-то раз, получив по темечку особо крупным орехом, задремавшийся бог нехотя размял шею и с немым укором уставился наверх, рассматривая зловредный росток, вымахавший в эдакое чудо. Чудное то получилось дерево: росли на нем и орехи, и сочные плоды всех мыслимых цветов, и даже шишки. С одной стороны крона исполина непрерывно опадала, роняя на землю желтеющие на лету листья и оголяя ветви, будто бы готовясь к долгой и холодной зиме, другая же сторона буйствовала разноцветьем, переходившим в спелые, готовые сорваться на землю плоды.
Бог хмыкнул, завороженно наблюдая за невероятной картиной.
— Бывает же! — хриплым, словно воронье карканье, от долгого молчания голосом, воскликнул он. — Видать, и великому Древу за столько веков прискучило быть ясенем.
Показалось ли, но на мгновение растение зашумело всей кроной, будто соглашаясь, после чего уронило на голову бога очередной желудь, который, с громким щелчком расколовшись, упал на землю двумя половинками.
— Да что ж ты хочешь от меня, зловредная ты коряга? — в ярости взревел обиженный небожитель, рывком вскакивая во весь рост и тут же падая обратно на землю, не в силах пошевелить отвыкшими от движения ногами. С кряхтением и площадной руганью, которой позавидовали бы иные кабацкие заводилы, богу невероятным усилием все же удалось снова подняться и в изнеможении привалиться к шершавому стволу своего обидчика. — Считаешь, засиделся я тут, да?
Получив в ответ порцию одобрительного шелеста, бог сделал пару пробных шагов в сторону выхода из рощи и обернулся.
— Ну что ж, раз поднял, тогда показывай дорогу!
***
Он шел вперед, ведомый смутным желанием вновь обрести цель, давно утраченную с уходом его эпохи. Дорога, быть может случайно, а скорее всего по чьему-то наущению, сама ложилась под ноги, ведя его в неведомое пока, но отчего-то уже ставшее очень важным место.
Правильный путь он определял по давешнему камню, вновь ожившему в его руках и начинающему дрожать и нагреваться, стоило свернуть не туда, куда вел его Ясень, бывший теперь уж и не ясенем вовсе.
Постепенно пейзаж, состоящий из редких деревьев и беспрестанных туманов, сменился пасторалью некогда зеленых лугов, неуловимо ему знакомыми. Впечатление от возможного вида портило небо, ставшее опять багровым до черноты, и нависающее нарывом тяжелое солнце, освещающее и без того жухлую, а теперь и выжженную огнем траву, пепельный ковер которой тянулся до горизонта. Откуда-то издалека ветер доносил крики и плач, не суливший ничего хорошего.
,
Поморщившись от удушливого запаха гари, висевшего в воздухе, бог тяжело вздохнул и направился вниз с холма, рассчитывая как можно быстрее добраться до пострадавшей от неведомой напасти деревеньки. Спустя какое-то время, поднявшись на очередную возвышенность и не встретив на своем пути ни единой живой души, он смог как следует разглядеть людское поселение, состоявшее ранее из пары десятков аккуратных деревянных домишек, превратившихся в обугленные руины, и порушенный частокол, должный ограждать селян от всевозможных внешних угроз.