ветерком. Очень далеко виднелась мельница с лениво вращающимися лопастями, а в воздухе чувствовалось прохладное солёное дыхание морской воды. Даже солнце было не знойным, как дома, а ясным и нежным.
Ей очень нравилось, хотя это было совсем не так, как дома. Но как бы об этом сказать, чтобы не звучать восторженной дурой?
– Это прекрасно, – сказала рядом Одиль, негромко и проникновенно. Белла глянула в её сторону: глаза подруги сияли. Где-то здесь недалеко, вдруг подумала иберийка, сама не зная, почему, течет Рейн… – На обратном пути хочу тюльпанов.
– Это легко, – отозвался Ксандер, и даже не видя, Белла знала, что он улыбается. – Там их ещё больше, разных!
Она посмотрела туда, куда он указывал. Там, среди деревьев на краю поля, виднелись черепичные крыши – должно быть, это и был местный городок. Она вдруг поняла, что волнуется. Это был, если подумать, первый город, хоть какой, где она была без старших – а к тому же, фламандский, с кучей фламандцев же. Нет, понятно, что большей частью-то тут вилланы, которые ничего не помнят дальше историй дедов с бабками, и вряд ли им есть какое-то дело до войны, которой уже почти четыреста лет…
Подумав об этом, она успокоилась – и, глянув в сторону Одили, поднявшей вопросительно бровь, кивнула в ответ.
Городок, когда они до него докатили, оказался и в самом деле нестрашным: дома высотой в лучшем случае в три этажа, мостовые, расположившиеся на пригревающем весеннем солнце столики кафе, и приветливо открытые магазинчики. Ксандер предупреждал встречных людей об их приближении звонком и раскланивался со встречными велосипедистами. Люди улыбались и махали ему вслед, мужчины снимали шляпы; улыбались они и радостно машущему им всем Адриано, и осторожно лавирующей Одили, да и ей, Белле, тоже. Сначала она не знала, что с этим делать, а потом решила, что и с ней ничего от пары кивков не станется, а вежливость, в конце концов, такая же обязанность благородного человека, как и сознание своего места в жизни.
На площади у церкви – тоже из красноватого кирпича и неожиданно высокой колокольней с вытянутыми вверх нишами, эхом повторявшими высокие готические окна нефа – Ксандер притормозил и слез с велосипеда.
– Здесь можно их оставить, – пояснил он, махнув в сторону кафе. – Гулять лучше пешком. Можно и кофе попить, у них вкусный.
Белла слезла с железной конструкции с некоторой благодарностью: от необычного упражнения ноги подустали, и хотелось их размять более привычным способом. Из дверей кафе выглянула официантка, но, поняв, что они ещё не определились, исчезла снова, улыбнувшись Ксандеру.
– Похоже, тебя тут все знают.
– Полагаю, что… все, – Ксандер несколько смутился её вопросу, но вдруг тряхнул головой и потянулся к столику, где лежала газета. – Папа всё равно просил купить, – пояснил он и открыл её. – Да, все, сеньора. И не только тут.
С третьей страницы на Беллу смотрел его портрет под длинным заголовком. Одиль, с любопытством заглянувшая ей через плечо, наверняка разобрать что-то да могла, но если уж он хвастается, рассудила иберийка, ему и объяснять.
– О чём тут?
– О том, что я вернулся на родину. – Ксандер как-то скованно улыбнулся. – Гадают, сколько моё высочество пробудет тут, пока не уедет снова в Швейцарию. – Он чуть усмехнулся. – Предполагается, что я там в частной школе, а заодно лечусь от последствий страшного корабельного пожара, в который угодил в девять лет.
– Может, и долго, – пробормотала она, – пробудешь, в смысле… Они так это себе объясняют?
– Хотя бы знают, что ты принц, – вставил Адриано, слезший со своего велосипеда, но не отставивший его; сейчас он рассеянно поглаживал железную раму.
– Родственник королевы, – слегка улыбнулся Ксандер.
Белла нахмурилась.
– Подожди, но ты же… ты же наследник!
– А ты – герцогиня Альба, – ответил ей Адриано вместо фламандца. – Только для вилланов-то не так.
– Это потому, что мы прокляты, и… – глянув на Ксандера, она осеклась. – И что же тогда они думают?
– Полагаю, – заговорила Одиль, задумчиво и словно бы не им, а в воздух, как она любила, – они думают, что прямых мужских потомков Вильгельма Молчаливого не осталось. Примерно так же, как в Испании, – она не подчеркнула это слово, но и не надо было, – наверняка думают, что не осталось прямой мужской линии Железного герцога.
– Причём по одной и той же причине, – опять подал голос Адриано.
– Но, – решила уточнить Белла, – если ты станешь королем…
– Я не стану королем, сеньора, – отрезал Ксандер. – А у Нидерландов, – это слово он сказал очень четко, – есть королева. И замечательная королева, которая в курсе всего.
– Кстати, кофе пахнет чудесно, – сказала Одиль так, будто вовсе не меняла тему. – Может, сначала выпьем по чашке, а потом уже гулять?
Белла как раз не дала бы оставить разговор, но подумав, решила, что возражать не будет – вернуться к нему можно всегда, тем более, если и в самом деле придется задержаться. Поэтому, когда официантка вновь показалась из дверей, она кивнула и пронаблюдала, как та изобразила Ксандеру книксен.
Ксандер в ответ улыбнулся, на её приветствие ответил что-то, в чём Белла распознала слово «кофе», и девушка ввела их внутрь, а пригласив за уютный столик у окна и крикнув что-то в сторону кухни – достала блокнот и карандаш. Из вопроса официантки она услышала ещё другое знакомое слово: «десерт», и задумалась над этим, когда Ксандер вдруг сказал:
– Dit is Bella.
– Он говорит, что ты из Испании и что мы учимся с ним в швейцарской школе, – шепнула ей на ухо Одиль, усаживаясь рядом.
Белла напряглась, но официантка на такое заявление только руками всплеснула и просияла.
– Bienvenido, Bella! – выговорила она, хотя и с таким акцентом, что Белла сморгнула – но рискнула в ответ:
– Gracias, senorita.
Одиль добавила к их многоязыковому диалогу пару фраз на языке, который звучал похоже на фламандский, но при этом как-то иначе; должно быть, это был тевтонский. Официантку это не смутило, она продолжила сиять улыбками, а на речь Адриано – на том же языке, но Белле и перевода было не надо, таким сладко-галантным был тон – даже чуть покраснела. Неугомонный венецианец на этом расцеловал ей руки, благо письменные принадлежности мешали ей их спрятать – впрочем, от его воркования она отбивалась хоть и весело, но не слишком упорно.
К ним тем временем вышел сухопарый престарелый мужчина в чистом темном переднике, подошёл к Ксандеру и с улыбкой протянул ему руку. Поприветствовав (Белла даже сообразила, что значит Uwe Hoogheid, которое тут повторяли), он хитро улыбнулся, подмигнул – причём ей,