Читать интересную книгу "Один на один с жизнью: Книга, которая поможет найти смысл - Илья В. Латыпов"

включает и переживание временности и конечности всего на нашей земле, и ощущение несовершенства мира, и одиночество, и вопрос свободы – все вызовы жизни.

Первое, что бросается делать человек, – это искать внешние смыслы, то есть те, которые уже кем-то сформулированы. Он ищет что-то большее, чем он сам, стремится стать частью этого большего, и тогда он может снова обрести смысл жизни. Чаще всего это религиозные идеи. Они могут успокаивать, придавать человеку ощущение значимости его жизни и наличия у него особой миссии. Помните об особенности религиозного сознания? В нем есть «истина», которая воспринимается в первую очередь душой, и эту «истину» необходимо распространять. Принятие «истины» устраняет внутренний конфликт, сомнения и тревогу, делает мир относительно ясным и простым. Жизнь человека обретает особую форму – служения Богу.

При этом чем сильнее ощущение пустоты, бессмысленности жизни, тем фанатичнее человек будет следовать религиозным догмам, и не имеет значения, каким именно – христианским, исламским, буддийским или каким-то другим. Корнем любого фанатизма и религиозной нетерпимости является глубоко спрятанная неуверенность в том, что человек исповедует, так как вера – это внешняя подпорка, костыль для испуганного жизненным абсурдом разума. Чем больше вокруг людей, верящих в то же, во что верим мы, тем увереннее мы себя чувствуем, а чем их меньше, тем нам страшнее и тяжелее жить. Критерием истинности является количество последователей, а не личная вера и субъективное ощущение того, что принципы, которым мы следуем, действительно внесли в жизнь ясность и ощущение поддержки.

Человек находит новые смыслы не только через обретение миссии, но и вступая в некую «свою» группу, в которой одновременно спасается от одиночества и получает подтверждение верности выбранного пути. Поэтому для фанатично верующего человека, особенно опирающегося на внешние, формальные признаки религиозности (соблюдение ритуалов, «правильное» поведение на людях и т. п.), так важно бороться с инакомыслием. Похожим мотивом может руководствоваться и пламенный борец с любыми религиями, если в самом факте их существования он видит опасность. Впрочем, неприязнь к инаковости, страх того, кто отличается от нас, в целом характерен для любых людей, чьи убеждения и ценности очень слабы и нуждаются в постоянном внешнем подтверждении.

Люди, для которых новообретенные смыслы стали по-настоящему личными, внутренними, действительно оказывающими поддержку и снижающими тревогу, как правило, меньше боятся оказаться среди тех, кто не разделяет их взглядов на жизнь (разумеется, при условии, что эти окружающие не настроены агрессивно): «У тебя свои ценности, у меня – свои, но мы можем мирно сосуществовать, если они этому не мешают».

Есть форма религиозного фанатизма, в которой агрессия направлена не вовне, а внутрь. Человек заставляет себя строго соблюдать все ритуалы и правила своей религии. Сомнения и неуверенность не допускаются, вся энергия уходит на контроль над собой. А если кто-то усомнится в том, надо ли так жестко соблюдать правила и относиться к себе, то получит суровый отпор. Ведь фанатик больше всего боится оказаться неправым – от этого рухнет вся хрупкая конструкция внешних подпорок его веры.

Религиозные и прочие учителя жизни, которые не уверены в том, что проповедуют или чему учат, не допускают никаких сомнений и разногласий среди последователей. Группы должны быть монолитными, сомнения и несогласие подавляются авторитетом, угрозами или страхом изгнания (как в Средние века отлучали от церкви). В таких группах верность духовным ценностям подменяется преданностью группе, и именно служение интересам группы фактически становится смыслом жизни человека.

Светская форма фанатизма, подобного религиозному, получила название «крусайдерство» (на русском это означает что-то вроде «крестовые походы во имя…») или «фанатичный активизм». Это бескомпромиссная борьба во имя благих целей (экологический активизм, радикальный феминизм, борьба за расовое равноправие, чистоту городов, политические движения и т. д.).

Сам по себе активизм – хорошее и нужное явление, так как, во-первых, придает особый смысл жизни человека, который становится участником важного движения, а во-вторых, в ряде случаев действительно приносит реальную пользу. Разница между активизмом и «крусайдерством» заключается в том, на чем человек делает акцент: на продвижении своей точки зрения (что не исключает и защиту своих взглядов и деятельности от нападок со стороны оппонентов) или же на разрушении чего-то чуждого, подкрепленном нетерпимостью к тем, кто думает по-другому. Фанатизм и здесь свидетельствует о том, что стремление к благородной цели превратилось в способ не соприкасаться с пустотой собственной жизни и выплескивать неудовлетворенность собой в виде агрессии во внешний мир.

Попытки с наскока изменить мировоззрение человека без специально организованной дискуссии и без учета его готовности к диалогу я называю бытовым миссионерством. Бытовые миссионеры, столкнувшись с людьми, чьи взгляды или привычки не вписываются в их картину мира, сразу же пытаются переубедить их – инаковость, отличие пугают.

Олег был ярчайшим примером подобного миссионера, он точно знал, как надо жить. Только он был совсем уж разносторонним спасителем душ и тел: вегетарианцу он непременно пытался прочитать лекцию о необходимости есть мясо, а трезвеннику норовил подсунуть статью о пользе вина. Олег вел бесконечную битву с человеческими «заблуждениями», но, по сути, единственное, чем он занимался, это разрушение чужих смыслов. Верующим он яростно доказывал, что Бога нет, антипрививочников осыпал саркастическими комментариями. В спорах с «шарлатанами» о нетрадиционной медицине и сомнительных препаратах он твердил как катехизис тезисы доказательной медицины и т. д.

Трудно найти область знания, в которой Олег не боролся с невежеством. Причем я по большей части был с ним согласен, но это никак не влияло на мое желание держаться от этого светского Савонаролы подальше. Я и за прививки, и к доказательной медицине отношусь хорошо, и сам атеист, и вино с мясом люблю, но его ярость, бескомпромиссность, неуважение к собеседнику никак не способствовали диалогу. Олег мне напоминал средневекового фанатичного проповедника, постоянная борьба с «еретиками» составляла смысл его жизни.

Мы много лет не виделись. Однажды я, прогуливаясь, зашел в большой храм, стоящий неподалеку от набережной Амура, и… увидел его, истово молящегося перед образом святого Николая. Я подошел, деликатно постоял рядом, пока он не заметил меня. Мы поздоровались, неловко улыбаясь, и я сказал ему: «Ты же был атеистом!» «О, это пройденный этап. Заблуждался. Обрел веру. Теперь точно знаю. А ты еще пребываешь в своих научных иллюзиях?» – ответил он, и глаза его знакомо сверкнули…

Если смысл жизни – «борьба за истину», то «истина» может меняться, а человек остается тем же непримиримым борцом. А я склоняюсь к мысли, что лучшая проповедь – не разрушение чужих ценностей, которые тебе ничем не угрожают, а продвижение собственных, следование им. Может, триумфом при виде униженного «невежды» не насладишься, но семена чего-то хорошего посеешь. Всегда ли я следую этому своему правилу? Увы, нет. Иногда и я, когда не осознаю свои внутренние сомнения и неуверенность, пытаюсь избавиться от них за счет борьбы с сомневающимися извне.

Помимо поиска особой миссии или объекта служения есть еще одна форма бегства от отчаяния, вызванная ощущением собственной бесполезности, утратой смысла жизни и самоуважения, – это трудоголизм, то есть стремление полностью занять свое время «полезными» делами. Причем и выходные в этом случае тоже забиваются «неотложными делами», чтобы не остаться наедине с самим собой. Если же полностью загрузить себя делами не удается, то паузы воспринимаются не как возможность отдохнуть, приятно провести время, а как тягостные часы безделья, которые нечем занять.

Это очень неприятное состояние: человек не находит себе места, не может ни на чем сконцентрировать внимание, даже почитать книгу – руки так и тянутся к работе. И подступает если не депрессия, то ощущение внутренней пустоты, экзистенциальный вакуум, отчаяние.

Это может привести к тому же, к чему приходят люди, неспособные принять собственное несовершенство: к цинизму и нигилизму. Только если в случае с несовершенством основой цинизма и нигилизма было отрицание общепринятых ценностей, то в нашем – отрицание смысла жизни как такового и убежденность, что те, кто его ищет, занимаются самообманом, боясь признать реальность. То есть мир абсурден, жизнь бессмысленна, все мы умрем, ничего после себя не оставив, и единственное, что заставляет человека жить, это страх смерти. Но в глубине