к тебе?
-Конечно, приезжай, - запросто сказала Лота и объяснила, как доехать.
Дни стояли стальные, морозные. Земля, деревья, дома - все было черное-пречерное, обледенелое. Такая в тот год выдалась бесснежная, студеная зима. Выйти из дома лишний раз было нельзя. И замерзающего на вокзале человека не пригласить в дом тоже нельзя.
Лота пригласила Володю, и он сразу приехал. Звонок по телефону, а потом через сорок минут - в дверь. Ровно сорок минут от Казанского вокзала до ее дома, ровно через сорок минут раздался звонок. Она даже сперва не поверила, что это он так быстро. Открыла - и от неожиданности растерялась: какой же он все-таки большой. Лота стояла у открытой двери, с лестничной клетки дул ледяной сквозняк, пронзительный как наточенная спица маньяка, шастающего по электричкам. Взгляд ее долго скользил вверх - по джинсам, куртке-аляске, варежкам, рукам, плечам.
В дверях Володя застеснялся - ни туда, ни сюда. Стоит, холод впускает. Неуклюжий, в твердой, как пластмасса, темно-синей аляске. Грузно и неловко занял всю прихожую - собой, аляской, растаявшими ботинками, огромным туристическим рюкзаком. Потом наклонился и чмокнул Лоту в щеку - громко и мокро. Жесткими, холодными после улицы губами.
-Есть хочешь?
Глупый вопрос.
Конечно, Володя хотел есть.
-Угу, - буркнул он.
Лота пригласила его на кухню и накормила завтраком - яичница, остатки супа, кофе. Больше в холодильнике ничего не нашлось - регулярные зарплаты остались в прошлом вместе с больничными котлетами и запеканкой.
Володя сосредоточенно поел супу. Алюминиевая ложка казалась птичьим перышком в его огромной рябой лапище. Потом взял вилку и распилил яичницу на одинаковые небольшие фрагменты, и табуретка под ним стонала, и стол под яичницей и локтями скрипел. Все та же тельняшка, застиранные, не очень-то чистые рукава. Лота подумала, что он специально явился к ней в той же самой тельняшке.
Тогда она сказала, что в квартире холодно, отправилась в комнату и надела крымский свитер. Серый, вязаный косичкой. Он с лета валялся в шкафу - она даже стирать его не стала, чтобы не исчез запах гор и костра. Но горы и костер все равно улетучились, рассеялись в пропахшей старым барахлом шкафу, и свитер пах нафталином и другими ничего не значащими, малоприятными квартирными запахами.
Лота вернулась на кухню в свитере и уселась перед Володей на табуретку. Тыльной стороной ладони вытащила волосы из-под толстого вязаного воротника. Володя, конечно же, помнил его, этот серый свитер, не мог не помнить. В Крыму Лота все время в нем ходила, целыми днями, и на ночь не снимала. Впереди два коричневых пятнышка от искр. Это был пароль: чтобы они друг друга узнали.
И Володя вспомнил. Лота видела по глазам - как они остановились, а потом коротко моргнули. Он перестал жевать яичницу и уставился на свитер. И она его в тельняшке сразу узнала - Борис Борисович Гребенщиков, прекраснодушный Володя. И вдруг он наклонился к рюкзаку, переместившемуся вместе с ним из прихожей в кухню, достал серый клеенчатый альбом и протянул Лоте. Она не сразу поняла, что это за альбом. А потом вспомнила. Так и есть: "Пейзажи, которые жалко". Володя рассказывал однажды про этот особенный жанр. Он сам его выдумал. Когда-то увлекался фотографией, потом бросил. А почему бросил? А по доброте широкой души, склонной к состраданию.
-Вот, - объяснял Володя, - история какая получается. Идет человек, гуляет, рассматривает все кругом, выбирает кадр. Выбираешь всегда самое необычное, интересное, потом прицеливаешься, бац - и готово. Вот тебе фото. А разве это правильно? Нельзя выбирать - вот что я однажды понял. Все хорошо, все в мире едино и одинаково прекрасно. Зачем обижать природу? Ходил я повсюду, высматривал, прицеливался. Вот поворот. Дорога, сарай покосившийся. Какие-то травки торчат подмороженные. Если город - значит, улицы кусок. Магазин, троллейбус, люди на остановке. И понимал: никто никогда не будет такое снимать! Ни один простой человек, ни один фотолюбитель - не говоря уже о профессионалах. Вот если бы на этом фоне авария, жених с невестой или костер с шашлыками - тогда конечно, и то вряд ли: чтобы именно вот этот простой сарай или никому не нужный поворот оказались в кадре. И так мне, знаете, совестно стало, что я решил: соберу-ка альбом из кадров без кадра. Так и назову: "Кадр без кадра" или "Пейзажи, которые жалко". Там будут фотографии самых обыкновенных мест, которых всюду навалом, которые ничем не примечательны, ничего особенного никому не говорят, и никто никогда не станет такое фотографировать. Кроме меня.
-Ну и как, получился альбом? - спросил Коматоз.
-Получился, - ответил Володя. - Только никто ничего не понял. Там все обыкновенное, такое не снимают, и в этом весь смысл. Народ смотрит и не врубается.
-Я понимаю, - ответила Лота.
Она и правда понимала - так ей казалось: это было уже после приключений на горе.
И вот Володя положил перед ней на кухонный стол клеенчатый альбом. Тот самый. Она перевернула страницы одну за другой. Действительно, странные фото. До того обыкновенные, что от жалости хочется плакать. Вот она, юдоль земная. Нигде Лота ничего подобного не видела. Ей казалось, он специально так подбирал, чтобы один пейзаж обыкновеннее и жалостнее другого.
Вот значит как: запомнил тот разговор, привез альбом. И тогда Лота поняла, что он не просто так приехал в Москву погостить. Он хочет у нее остаться. За тем и приехал. Зря она надела свитер. Это звучало как приглашение - оставайся.
Она подумала, что легко может получить Володю целиком и насовсем вместе с альбомом, рюкзаком, курткой-аляской. Прямо здесь и сейчас. Он приехал за ее рукой и ее сердцем. Примчался из-за одинаковых лесов и полей, спящих под тоннами медвежьих снегов, которые никогда никто не станет фотографировать. Привез себя, привез альбом,