в разговор. Вот и повисает неуютное молчание со всеми его томительными, болезненными паузами. Но потом весь этот морок пройдет.
Это временно, утешала себя Лота. Отодвинутся в прошлое важные люди и встречи - найдутся слова. Мужайся, сестра!
А Птица уже снова кому-то названивал, трубка важно скрипела и шелестела возле его уха, и Лоте слышен был незнакомый голос, словно в трубке говорило радио. С одними он договаривался на два часа дня, с другими - на вечер. Нервно тряс коленкой, обсуждая какие-то неотложные дела, размашисто записывал адреса, разрывая подсохшей шариковой ручкой лист бумаги. С этими людьми ему за считанные дни в Москве предстояло встретиться, а Лоту к ним никто не приглашал. Они, эти люди, про Лоту ничего не слышали и, возможно, не пустили бы к себе на порог, попытайся она войти.
Наконец, торопливо чмокнув ее на прощанье, он ушел.
Она слышала, как шаги проскакали вниз по лестнице.
Он ушел, а она осталась. Словно это он был в своем родном городе, а Лоту по ошибке занесло в чужой. Словно она всю жизнь не вылезала из крошечного украинского городка с домиком и баней у реки, где по дну стелются водяные травы, а Птица был москвичом.
Его ждали повсюду, а Лоте идти было некуда, ее не ждали нигде. В Москве ее ждала только бабушка.
Дождь перестал. Потянулся пустой, гулкий, раздражающе светлый, как больничные коридоры, день. Лота не знала, чем себя занять - читала книжку, с трудом улавливая связь между двумя стоящими рядом несложными фразами, между соседними словами, а тем более - страницами, смотрела по телевизору какой-то знакомый фильм, с трудом соображая, что делают герои на экране. Слонялась по квартире туда-сюда. Сидела то на том стуле, то на этом. Долго, обстоятельно мыла голову всеми подряд Пятнашкиными шампунями, какие обнаружились в ее обколупленной, в потеках ванной. Ходила из кухни в комнату и обратно, но так ничего и не сделала, даже постель не убрала.
Вечером он вернулся. Просиял очками и ресницами. Принес хлеба мягкий душистый батон. Как она была тронута. Озябшие неласковые пальцы, усталое лицо. Поздно уже совсем, двенадцатый час. Ночь за окном. Август на исходе, темнеет рано. Облака разошлись - впервые за последние несколько дней, и в небе мигали тусклые подмосковные звезды. И снова, как накануне: Лота за ужин на плите, Птица за телефон. Сколько может длиться телефонный разговор? Долго может длиться телефонный разговор. Пока не остынет ужин. Пока не согреется выставленное из холодильника на стол вино.
Зато на следующее утро он никуда не пошел, остался с Лотой в квартире ее одноклассницы Жени Пятнашко. Но радоваться она не спешила и оказалась права: Птица был угрюм, от завтрака до вечера что-то сосредоточенно выстукивал на пишущей машинке, которую в срочном порядке пришлось достать с антресолей. Шуршал блокнотом, где хранились телефоны, в поисках какой-то потерянной бумажки с адресом, а потом деловым голосом разговаривал с чрезвычайно нужными людьми, которые вскоре могли пригодиться - что-то где-то напечатать, что-то достать или свести его с еще более нужными людьми в интересах общего дела. От него исходила ровная холодная энергия, из-за которой Лота уже не понимала, что это рядом с ней - человек или организация. Потому что она очень любила, когда он колеблется, сомневается или в чем-то раскаивается: он сразу же становился полностью человеком. Именно в его сомнениях заключалась ее надежда. Но никаких сомнений в нем больше не оставалось. Она смотрела на него: это был он - и в то же время не он. Словно кто-то абсолютно чужой удачно скопировал его облик, скрываясь в нем, как в скафандре. И чем больше она за ним наблюдала, тем меньше верилось в крошечный городок с баней и стелющейся рекой, где он якобы провел месяцы без Лоты. Был городок, да не тот: вместо речных омутов виделись казармы и канцелярии, лестницы и письменные столы, пепельницы, полные окурков, и не смолкающие телефоны функционеров неведомых партий. Где и главное с кем был все это время? Зачем обманывал Лоту?
Через три дня он уехал.
На этот раз они опять прощались по-будничному, как уже было однажды. Они стояли на черной от дождя платформе Ленинградского вокзала. Птица уезжал в Питер цивильно, на поезде. Лота догадывалась, что за эти дни в Москве его статус каким-то таинственным образом поменялся, и ехать автостопом на попутных машинах было уже не к лицу.
Билет на сей раз купила ему Лота - Женя Пятнашко одолжила денег. Они молча смотрели друг на друга, и оба знали, что он не вернется, и больше они не увидятся. Это было написано в его погасших, виноватых глазах. Отражалось в очках. Но разве в чем-нибудь провинился Птица? Он же ей ничего не обещал. Тогда, в Крыму он не мог предположить, что дело зайдет так далеко. Жили вместе у лесников, потом он приехал к Лоте на пару дней в подмосковный город Краснодорожный, чего тут такого? И все равно: странное было выражение лица - и у него, и у Лоты: она словно видела себя со стороны.
Когда он наконец сел в свой скорый поезд и уехал, Лота вернулась в Краснодорожный к Пятнашке. Ключи все еще лежали в кармане. Сперва метро, потом электричка. Знакомый с детства пятиэтажный Пятнашкин дом. Открыла дверь, уселась на кухне возле окна и выпила забытую в холодильнике бутылку вина, а потом до утра беззвучно рыдала, рассматривая мчащиеся за домами редкие в поздний час автомобили.
Глава тридцать восьмая
Видение Петербурга (кратко)
Расстояние между городом Питером и городом Москвой оказалось неизмеримо больше жалких семисот километров, которые их разделяют на географической