знакомую тельняшку и рюкзак. Чтобы Лоте не было одиноко в дикой и равнодушной Москве.
Он будет писать стихи и картины, если когда-нибудь к ним вернется, в ее комнате при открытом окне и распахнутых шторах - чтобы входило естественное освещение и не пахло растворителем и масляной краской. Но она все равно скоро привыкнет к резкому запаху. Он впитается в постельное белье, в ее одежду и волосы, и постепенно она разучится без него жить. Володя не сбежит к бродягам и отщепенцам. С ним можно уверенно и неторопливо вить гнездо - по травинке, по хвоинке. Это все не сложно представить. Посильным трудом добывать хлеб насущный. Слушать правильную музыку. Ходить в гости самим, приглашать гостей к себе. В русском языке слово "гости" и пассивно, и активно одновременно: в гости приглашают, гостями становятся...
Жевать на кухне яичницу, пока смерть не разлучит Володю и Лоту. Вот что было написано на смущенном, обветренном Володином лице: он хочет сидеть на табуретке и пилить вилкой яичницу, пока смерть не разлучит. Желток лопается и расплывается по тарелке. Володя старательно собирает его кусочком белого хлеба, потом сосредоточенно запихивает в рот хлебную корку, измазанную густо-желтым. Ждет положительного решения. Потому что в противном случае остаются только мороз и Иркутск. А когда в Москве такой мороз - что же делается в Иркутске? Туда ему возвращаться совсем неохота.
Потом спросил, не слышно ли чего про Птицу. Хотел разведать - можно остаться или нет. Лота рассказала, что Птица летом приезжал, прожил в Москве несколько дней и уехал назад в Питер. У него в Москве были какие-то срочные дела - за тем и приезжал. Она еще раньше заметила, как напряжено было Володино лицо, пока он мялся в дверях. Он ведь не знал, одна Лота или нет. Следов Птицы в прихожей не было - ни сапог, ни куртки на вешалке.
И тогда он решил, что можно предложить себя вместо него.
Птицы не было, и быть не могло. Птицы не селятся в благоустроенных квартирах.
Но все равно: остаться Володе было нельзя.
Видишь ли, Володя, в Москве я живу с бабушкой, - сказала Лота. - С той самой, которой я звонила из поселка в день, когда мы чуть не свалились с горы. Это не моя жилплощадь, я здесь даже не прописана, я временно. Но если хочешь, я могу позвонить друзьям и что-нибудь организовать - вписать тебя куда-нибудь на несколько дней. Он ответил: не надо. У него в Москве тоже есть друзья, и раз так, он поедет к ним. А к Лотиным друзьям не поедет, не за чем ему у них вписываться.
Словно в доказательство ее слов в квартиру вошла бабушка. Любознательно зыркнула с порога в незакрытую дверь.
-Здрасьте, - убито сказал Володя.
-Здравствуйте, - ответила бабушка. И почему-то постояла, внимательно его рассматривая, и как будто покивала головой каком-то своим мыслям, и только после этого начала стягивать пальто.
- Яйца пропали, - ворчала она, войдя за чем-то в кухню и дыша морозом и бесприютностью. - Это мы такое разве могли представить? Иду - навстречу женщина с яйцами. Я говорю: вы где их брали, гражданка? А она мне: по двести пятьдесят тыщ, вон там, у метро. Прихожу к метро - очередь стоит, а яйца расхватали!
-Ужас, - заботливо поддакивала Лота, хотя проблема исчезнувших яиц волновала ее меньше всего на свете.
С Лотой Володе незачем больше видеться, раз ни альбом, ни тельняшка не помогли. Он вслух ничего не сказал, но она все прочитала на его взрослом лице, где столько всяких букв и знаков - морщинок, бугорков, впадинок. Ей хотелось что-то добавить в свое оправдание, только так, чтобы он не обиделся. Чтобы это прозвучало не намеренно, а будто бы само собой.
Понимаешь, мне нужно учиться. Чтобы на следующий год намотать на шею шарф, надеть новые джинсы и отправиться в университет - слушать лекции про луну и звезды. Я сейчас не представляю, что это за лекции. И что мне делать дальше. Но я не могу принять тебя в свой дом и в свою жизнь. Вот если бы чуть раньше - тогда, наверное, да. А сейчас нет.
Но ведь это и есть самое обидное: когда замешкался, задержался по уважительной причине всего на пару месяцев, и свободное место оказалось занято чем-то расплывчатым и неопределенным - какой-то луной, какими-то звездами. Трап убрали, провожающие смахнули слезу и разошлись по домам. Пристань опустела, и большой корабль на всех парах двинулся в открытый океан - искать континент, который однажды смутно обозначился в густом тумане.
-Это ведь не он? - спросила бабушка, когда Володя ушел.
-Нет, не он.
-Вот и хорошо, что не он. Этот тебе больше подходит. Брать надо то, что само идет в руки, а что убегает - гнать. Вот и будет тебе хорошо.
* * *
Вместе с Володей в Москву прикатила снеговая туча. Черное небо затянулось светлыми облаками, а утром Лота выглянула в окно и обомлела: деревья, обильно снежась, притворялись волшебным лесом, а не зыбкой рощицей, которую через несколько лет вырубят и выкорчуют, освобождая место под "точечную застройку". К вечеру, одурев от сидения дома, Лота вышла на улицу. Воздух заметно потеплел. Ночь была на подступах, и в воздухе чувствовалась темная горчинка, как привкус кислых бактерий в перестоялом супе. Преобладание синего, контуры быстро утрачивали дневную четкость. Прямоугольники на домостроениях один за другим загорались, нежно - и нервно - вибрируя. Это был город Штор. Содом и Гоморра, распавшиеся на сад, дом и Гоморру: сад и дом - от остановки налево, Гоморра - дальше за пустырем и ломкими от мороза кустами.
Сад бел.