карте. Лота думала про Птицу и Питер, про Птицу в Питере, про Питер в Птице, и ей представлялся мальчик с игрушечной винтовкой в руках, с биноклем на груди, в бескозырке с лентами и в матросском костюме. А за его спиной в жемчужно-пепельных тучах вставал величественный небесный град, где Лота никогда не была, но который отлично себе представляла - с колоннами, портиками, фронтонами, фризами, шпилями, черными заводскими трубами, цепями вдоль набережной, якорями и студеной летейской водой, в которой отражается заря и разводные мосты. В эту черную, словно машинное масло, густую воду уходят сырые каменные ступени - они ей тоже представлялись и очень всякий раз ее озадачивали: было неясно, кто и когда спускался по ним к реке и зачем их построили. И она боялась за мальчика с биноклем - вдруг он возьмет да и пойдет к воде по этой страшной, ничем не огороженной лестнице...
В небесный град Питер, который навсегда забрал себе Птицу, который и сам был немного Птицей - не ходили поезда и не летали самолеты. Попасть туда было можно только во сне, отыскав потайной ход в потайное измерение, где каждый день - выходной, где всегда стоит теплая солнечная осень и сбываются самые невозможные мечты.
Птица, конечно, приезжал в Москву - и не единожды, а много раз. Не мог не приезжать - у него теперь в Москве были нужные связи и нужные люди. Возможно, он приехал вскоре после того, как они с Лотой попрощались на черной от дождя платформе Ленинградского вокзала - через неделю, через две. В один из двух пустых вечеров, сидя в Пятнашкиной кухне, Лота краем уха слышала телефонный разговор: Птица с кем-то делился планами на будущее и обещал скоро вернуться в Москву. Но эта его Москва уже не была Лотиной. Это был чужой город.
И все же бесследно Птица исчезнуть не мог: кое-какие следы его Лоте попадались.
Из года в год она обнаруживались его следы в самых неожиданных местах.
С некоторых пор он сделался заметной фигурой и не мог не наследить.
Как-то раз Лота увидела его портрет в какой-то серьезной, с большим тиражом газете - Птица пожимал руку мэру Санкт-Петербурга. Внизу - несколько столбцов уважительного текста. Газету продавали в подземном переходе, вместе с ворохом других газет, и она увидела его улыбающееся лицо за сто шагов.
В другой раз - прошли годы - Лота увидела Птицу в метро из-за чужого плеча - солидная статья в солидной газете. К статье - фотография, на фотографии Птица. Красавец, и не изменился ничуть. Очки, лучи, ресницы. Длинные волосы - имидж, вы же все понимаете, товарищи. Товарищи понимают. Он им нравится. И народу тоже нравится...
А потом и вовсе: обнаружила его фотографию в журнале "Плейбой". Птицына фотография занимала целый разворот. Все как прежде, как в тот первый день на берегу, те же волосы, темные пушистые глаза - неуклюжий грач, склонивший голову. И небольшое интервью для порядку - как ни как, известное лицо: "У меня было очень много женщин...".
Но ни одна из публичных фотографий не была похожа на ту единственную, которая хранилась у Лоты дома. Где лицо было немного смазано - словно голубь взмахнул крыльями, опускаясь на карниз. А рука поднята и обращена ладонью к зрителю - для Лоты так и осталось загадкой, что означал этот жест: прощание или желание загородиться от объектива.
Когда же появился Интернет, и Лота набрала его в поисковике, оттуда на нее хлынуло несметное количество информации. Только уже не про Птицу, а про имя-фамилию уважаемого в Санкт-Петербурге официального лица.
Все объяснялось просто. В Питере, городе своем родном, Птица вскоре после их с Лотой разлуки профессионально, основательно, со знанием дела - так, как ему давно уже не терпелось - вошел в политику и занялся не чем-то пустяковым и сиюминутным, а важным, достойным, ответственным делом, требующим больших денег. Организовывал мероприятия, возглавлял фонды, набирал волонтеров...
Но с Лотой он больше не встречался, и Лота, разумеется, ни разу не встречалась с ним.
От исчезнувшего Птицы у нее осталась капризная взрослеющая душа, как у других покинутых женщин после ухода мужчины остается на руках ребенок. Тот самый непропорционально сложенный мальчик в крошечных анемичных ладонях печальной Девы.
Глава тридцать девятая
Пейзажи, которые жалко
Через месяц после того, как умерла Гита, в Москву приехал Володя. Приехал он не сразу - сначала написал из Иркутска письмо, которое шло целых десять дней. В письме поведал, что бросил институт и собирается в Москву. Он нарочно Лоте написал, чтобы она была готова к его приезду и не удивилась, обнаружив его в один прекрасный день в дверях своей квартиры.
Ей было трудно понять: как это - бросил институт. Зачем? Она бы не бросила. Хотя, смотря какой институт, конечно. Учиться на инженера она бы вряд ли смогла.
Володин отец с горя ушел в продолжительный запой, и, уже не стесняясь матери, гонялся за сыном с ремнем. Деньги уплачены, ставки сделаны, и не шуточные, а тут вон чего.
Прежде чем ехать в Москву, Володя дождался ответного письма. Лота вкратце описала свою жизнь, а в конце добавила: будешь в Москве - заходи. А что еще она могла сделать? В любом случае, не ответить было бы невежливо. И не пригласить к себе человека тоже нехорошо.
И вот однажды утром он позвонил с вокзала.
-Привет, - раздалось в трубке, и Лота сразу уловила, что он смущен. - А я тут... В Москве, короче. Ты там это... Можно