Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Здоровяка он будет ждать там же, где ждал его сотоварища. Можно будет даже поспать. Кто-нибудь обнаружит труп, раздадутся крики, которые приведут его к обычной для таких случаев омерзительной маленькой толпе. Бесформенную массу вынесут на одеяле, чтобы ее обследовал судья или кто-нибудь из его людей. Последуют краткие формальности со стороны городских властей. Кто-нибудь мертвеца опознает.

Все это происходит примерно через час — крики, толпа, завернутое в грязную простыню тело, мухи. Он спокоен, вместе со всеми наклоняется, чтобы взглянуть в лицо жертве, не отличающееся от чьего-либо другого. Чиновники выводят вперед какую-то старуху. Она озадачена и разгневанно отбивается, словно они ее обвиняют. Она стягивает простыню, и на мгновение ему кажется, что свет обратился в беспримесный жар, в горн, расплавляющий лицо мертвеца, потому что сначала оно лишается всяких черт, а потом становится изрезанным морщинами, жирным, старым… Женщина теперь рыдает, а он ищет в мертвом лице черты своей жертвы, пытается извлечь их из трупа, вытянуть то лицо из этого. Но жара не позволяет, размягчая глаза, нос, рот и погребая его добычу в этом бестелесном аду, римском мираже, где не существует ничего, кроме его ошибки.

Иногда Крикунья натягивала сорочку себе на голову и нагишом выступала перед просителями его святейшества. Швейцарские гвардейцы бросались, чтобы убрать ее с глаз долой, валили на землю и увозили на телеге: та все кричала, затем визжала, затем умолкала. Порой за этим дурным кортежем следовал Батиста, предлагая альтернативные советы и понося бранью тупоголовых иностранцев и их пассажирку. Батисту никто не трогал. Он был узаконенным, каким-то образом помазанным. (Кем?) Когда хватало смелости, Ханс-Юрген пытался заинтересовать его мессой в Санта-Кроче. От этих попыток он вскоре отказался, потому что смех Батисты жег ему уши и опалял его женственную душу. Йорг время от времени прогуливался по двору, дружески разговаривая с другими просителями, которые знали его и любили. А порой часами сидел в непроницаемом молчании. Двери иногда открывались, а иногда с порога раздавали милостыню. Солнце палило нещадно, и они покупали воду у человека, с коромысла у которого свисали два больших бидона. Они ждали его святейшества, а его святейшество не появлялся.

В таком случае это было определенным соглашением. Возможно, несколько односторонним, размышлял про себя Ханс-Юрген. Сегодня с лоджии некий неотесанный юноша крикнул, оглядывая двор, что его святейшество охотится, что его вообще не было в Риме на протяжении последних двух недель и не будет еще два дня, так почему бы им всем попросту не убраться подальше? Клевета. Или же правда. Узнать доподлинно невозможно — следовательно, соглашение.

— В настоящее время, — сказал отец Йорг, — мы находимся чуть более чем в семидесяти шагах от ворот двора Сан-Дамазо, и вскоре вы сможете увидеть слева от себя церковь Санта-Чечилия. Поилка для скота расположена перед нами и правее, шагах, может быть, в тридцати.

— Да, — сказал Ханс-Юрген, замедляя шаг.

Они уже миновали поилку и на самом деле вообще были не на пьяцце. День близился к вечеру. Улицы пустели.

— Что, уже наш проулок? Быстро же мы обернулись, брат Ханс-Юрген!

Несколько недель назад он попытался уговорить приора держаться за его плечо при хождении по городу. Это предложение было отвергнуто. Вскоре после этого начались пояснения о том, что их в тот или иной момент окружало, — Йорг шел, уверенно указывая налево и направо, и Ханс-Юрген обнаруживал, что смотрит на указанные ему ниши или же участки открытого неба, напрасно пытаясь отыскать какие-нибудь следы палаццо кардинала Сан-Джорджо или звонницы церкви Санта-Мария, хотя его собственные глаза говорили ему, что их там нет и никогда не было. Слепота приора воздвигла второй город, город блуждающих ориентиров и причудливых улиц, беглых церквей и галопирующих дворцов: Рим Йорга. Высшей его точкой был «Посох».

— Ну вот и пришли, — сказал Йорг, хотя все еще был в десяти футах от входа и Хансу-Юргену пришлось осторожно подвести приора к двери наискосок.

Внутри же их роли поменялись: когда они шли через темноту коридора, Ханс-Юрген обнаружил, что его ведет за собой шагающий уверенной поступью слепец.

— Вы слышите, брат Ханс-Юрген?

Из их комнаты донеслось приглушенное ворчание. Через полуоткрытую дверь виднелся широкий клин света. Удар. Ворчание. Еще один удар. Какая-то возня. Йорг распахнул дверь и ворвался внутрь. Ханс-Юрген последовал за ним.

Ханно удерживал Сальвестро на полу, одной рукой обхватив ему рот, а Георг наносил удары. Ворчания исходили от избиваемого, который выпучивал глаза всякий раз, когда кулаки погружались ему в живот. Над ними стоял Герхард, поднявший голову лишь тогда, когда Георг остановился.

— Воровство! — воскликнул он в знак объяснения, причем его ярость была в равной мере направлена на Йорга и на распластанную жертву: Сальвестро бился, исходил рвотой и пытался восстановить дыхание. — Поймали его на месте преступления: он засунул нос в ваш драгоценный сундук.

Ханс-Юрген увидел, что сундук открыт. Он прошел через комнату и порылся внутри, поднимая оловянный лязг. В сундуке было почти пусто, о чем он и сказал. Сальвестро, задыхаясь и кашляя, пытался подать ему какой-то знак.

— Ваша обезьяна ополчилась на вас, приор. Вас предупреждали о том, что это случится.

Герхард и не пытался скрыть своего удовлетворения.

— Чепуха, — спокойно отозвался Йорг. — Если вы говорите о Сальвестро, то я уверен, что он не действовал нам во вред: значит, на то была благая причина.

— Где же тогда серебро? — заговорил Ханно, угрожающе выпячивая челюсть.

Все трое уставились на Йорга, и тот ответил:

— Уверен, что если он его и взял, то только в целях лучшей сохранности. Он наш верный слуга, разве это не правда, Сальвестро?

Сальвестро кашлял и пытался что-то сказать. Ханс-Юрген услышал то ли «яхь», то ли «ихь» — какое-то неразборчивое бульканье. Снова последовал кашель, а затем он более отчетливо произнес:

— Это я их поймал. Застукал их.

При такой наглости Георг задрал было кулак. Герхард помотал головой, и его рука остановилась.

Голос Йорга был терпеливым, едва ли не добродушным.

— Ну, давайте, Сальвестро. Просто верните то, что спрятали.

Ханно отпустил его, и Сальвестро поднялся на ноги.

— Я ничего не брал, — сказал он.

— Он лгал вам с самого начала, старый вы дурень, — процедил Герхард.

— Оставьте эти глупости, Сальвестро, — сказал Йорг. Затем более мягко добавил: — Разве вы забыли, как мы разговаривали сегодня утром?

— Спросите его, почему он оказался здесь в такой час. Вот о чем спросите, — сказал Герхард.

— Ничего у меня нет, — сказал Сальвестро.

— Я спрашиваю в последний раз… — начал Йорг.

— Думаете, он на этом остановится? — Герхард поднял серебряные ножны, и Сальвестро метнулся к ним; Ханно сбил его с ног. — Это было в его матрасе.

— Они мои, — запротестовал Сальвестро.

Герхард посмотрел на него сверху вниз.

— Мы вытащили тебя из моря, кормили тебя, одевали, и вот как ты нам отплатил? Ты все тот же дикарь, каким был всегда. Вор! Островитянам следовало утопить тебя при рождении.

— Отдайте это ему, — сказал Йорг холодным и твердым голосом. — А теперь пусть поднимется.

Ханс-Юрген смотрел, как Сальвестро берет ножны и встает. Трое остальных монахов держали языки за зубами.

— Подойдите, — сказал Йорг. Он протянул руку, которая сперва опустилась Сальвестро на голову, но затем мягко скользнула ему на лицо. — Не думайте, что я не смогу вас разгадать, — пробормотал он, хотя казалось, слова эти были обращены главным образом к нему самому. — Мы же не прошли столь долгий путь, чтобы потерпеть здесь неудачу? — Ханс-Юрген видел, что приор изо всех сил пытается держать себя в руках. — Я спрашиваю вас в последний раз…

Сальвестро уже отрицательно мотал головой. Йорг уронил руку, и лицо его ожесточилось.

— Уходите, — сказал Йорг.

— Я вернулся, чтобы… — начал было Сальвестро.

— Убирайтесь! — повысил голос Йорг.

Сальвестро снова начал протестовать, причем черты его, на взгляд Ханса-Юргена, странным образом исказились. Тогда Йорг взорвался, рот его скривился от гнева, и он заревел на несчастного так, словно самое присутствие того внезапно сделалось для приора непереносимым:

— Вон! Вот отсюда, варвар!

Четверо человек видели, как Сальвестро на секунду повесил голову. Когда он снова поднял взгляд, лицо его было таким же непроницаемым, как обычно. Он замешкался у двери, но Йорг не обернулся. В комнате царило молчание. Варвар произвел быстрое, презрительное движение, и ножны залязгали по полу. Ханс-Юрген нагнулся, чтобы их поднять. Когда он выпрямился, Сальвестро уже не было.