Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Копье начинает свой путь под давлением всего веса Льва, пронзает шкуру, подкожный жир, мясо, мускулы. Толпящиеся позади придворные смолкли — или же он их больше не слышит. Ему представляется, что его оружие входит все глубже и глубже, проходит, как и полагается, насквозь, острие появляется с другой стороны и во второй раз встречает там странное сопротивление, но он жмет древко все сильней и сильней, сопротивляться ему невозможно, и вторая шкура неожиданно вспарывается тоже, и плоть под нею мягка, как сыр, а кости хрупки, как фарфор, и расщепляются с тем же звуком, что и кости жителей Прато. Он пронзил им шеи обоим, приманке и настоящей добыче, тому кабану, которого видит, и тому, который скрыт от о глаз. Через древко копья он чувствует, как содрогаются их корчащиеся нервы и сухожилия.

Этим вечером Барабалло подают фрикасе из белки, изысканно приправленное розмарином, и он, чавкая, уминает его целиком, с костьми и всем прочим. Его святейшество ограничивается тремя жареными голубями, каждого из которых запивает бокалом тосканского вина, густого и темного, как кровь. Доставленный на носилках кардинал Д'Арагона с трудом вливает в себя овощной бульон. Все остальные едят кабана.

После ужина, как и всегда, во дворце звучит прекрасная музыка, способствующая пищеварению. Три лютни и дульцимер (почти наверняка дульцимер) бренчат и попискивают, разными путями пробираясь сквозь нежные мелодии, меж тем как ла-мальянские охотники отрыгиваются, пускают ветры и сравнивают собственные зверства. Бóльшую часть кроликов отдали загонщикам, а грызунов — собакам. Никто не вспоминает об олене. Когда дело близится к ночи, зажигают свечи, а окна, выходящие на юго-запад, незаметно темнеют, пока насыщенные цвета заката не сменяются чернотой. Темы беседы меняются: говорят о завтрашнем дне, о том, кто где будет сидеть на барке Папы, потом — о животном, наполняющем их желудки, потом — о том животном, которое животное, наполняющее их желудки, предположительно должно было изображать. Барабалло уговаривают его сымитировать, но тот представляет зверя столь неубедительно, что Папа грозит по-настоящему проткнуть его копьем ради вящего правдоподобия, всегда затруднительного в подобных обстоятельствах, когда у времени, хотя оно и отсчитывается вздымающимися и опадающими легкими и сердцами, отстукивающими минуты, нет никакого другого настоящего занятия, кроме как проходить. Так что время проходит, цимбалы играют, и никто не цитирует Плиния, не уходит и не замечает отсутствия лютней. Уже почти полночь, и Фария как бы случайно оказывается рядом с доном Херонимо, в одиночестве стоящим под фреской, изображающей Аполлона.

— За зверей, будь они рогатыми или безрогими, — говорит Фария, приподнимая бокал с вином.

Оба делают по глотку, глядя друг на друга поверх ободков своих бокалов.

— За их жертв, — предлагает свой тост Вич.

Они снова делают по глотку.

— Все ли готово к отплытию?

Вич пожимает плечами.

— Антонио — ваш ставленник. Он представляет мне славные ответы, которые ровным счетом ничего не значат. Завтра он представляет Папе славный корабль со славными моряками…

— …которые ровным счетом ничего не значат.

Вич не отвечает. Фария следует за его взглядом, направленным в другую сторону комнаты. Лев смеется какой-то шутке, отпущенной Довицио.

— Мы ведем себя неосторожно, — говорит Фария, но Вич не поворачивает головы.

— Он знает… — бормочет Фария.

Лев перехватывает взгляд дона Херонимо. Испанец поднимает бокал, салютуя облаченной в мантию фигуре, и Папа неопределенно улыбается в ответ.

— Разумеется, знает, — говорит Вич.

Под мостом Святого Ангела река сужалась. Темный язык грязи высовывался из набережной, доходя до первого быка. Оранжевые отблески небольших костров, отбрасываемые на воду, оставались по большей части незамеченными для тех, кто проходил по мосту. Доносились из-под моста и крики, а также звуки, по которым иногда можно было предположить, что там дерутся.

Сходный выступ суши на западном берегу простирался выше по течению и использовался в качестве пристани лодочниками, перевозившими паломников вверх и вниз по реке. В дневное время западный берег так и кишел разного рода деятельностью, меж тем как восточный оставался почти безлюдным. Там валялись несколько упаковочных клетей, а также какие-то узлы тряпья, которые время от времени поднимались, зевали, потягивались, а затем снова впадали в оцепенение. Лодочники, как правило, их не трогали, потому что нищие Борго были не дураки подраться и, с подозрительностью относясь даже друг к другу, могли объединяться против общего врага, если их на это провоцировали. Терять им было нечего, все знали, что дерутся они как звери и что удар их костылей раза в два сильнее удара дубинкой. Юлий как-то раз выслал отряд швейцарцев, чтобы изгнать нищих оттуда, и солдаты вернулись с разбитыми головами, а у одного оказался откушен нос. Территория под мостом всецело принадлежала нищим, там они ковыляли между костров, давно закоптивших каменный свод, там они дрались, как мужчины, так и женщины, там они дрожали от холода зимой и обливались потом летом… и именно туда Сальвестро, не в силах придумать ничего лучшего, притащил пьяного Бернардо, чтобы в последний раз переночевать в Риме.

Спотыкаясь и тяжело дыша, так как Бернардо был мокрым и грязным, словно мешок с лягушками, он спускался с берега и тут увидел их, сидевших на корточках перед красноватым светом костров или расхаживавших, словно огромные и неуклюжие медведи, отбрасывая тени, которые смешивались одна с другой на стенах набережной и на быках моста.

— Кто такие?

Тот, кто его окликнул, словно вырос из-под земли. Он возвышался над Сальвестро на целую голову, а голос у него был хриплым от выпивки. Сальвестро начал было говорить, но вскоре его оборвали.

— Домми! Подь сюда! Тут пара господ ищут ночлега!

Последнее слово он произнес невнятно.

Убийца, переодетый овцой, подумал Сальвестро, когда приблизился Домми. На него были наброшены овечьи шкуры, обмотанные бечевой. Он ударил Сальвестро кулаком по лицу, и Бернардо сразу же повалился наземь. Домми с любопытством его оглядел.

— Стыдно, — заметил он. — При этаких своих размерах он мог бы уберечь тебя от пинков.

Другие нищие — вокруг их лодыжек колыхалась мешковина — подбирались ближе, чтобы понаблюдать за обещанными пинками. Они начались с невероятно болезненного удара в пах. Сальвестро медленно опустился на землю. Последовал удар пяткой по макушке. Кто-то сказал: «Славная одежонка», — а кто-то еще проворчал: «Этот камзол возьму я», — а потом еще кто-то — кто-то с высоким пронзительным голосом или же кто-то с тремя высокими пронзительными голосами — добавил:

— Эй!

— Это же Сальвестро!

— Не трожь его, Домми!

Вульф, Вольф и Вильф, похожие в своих обрезанных рясах на воробышков, так и прыгали, танцуя вокруг Сальвестро, а Домми поносил их грязными словами, но без особой убежденности в голосе. Потом они обнаружили Бернардо. В тот же миг все трое встали над ним в круг, воздели руки и принялись медленно распевать:

— Бер-нар-до! Подымись! Бер-нар-до! Подымись!

Бернардо знай себе похрапывал.

Домми, прервав серию пинков, призадумался.

— Можете остаться на одну ночь, — сказал он, уперев ноги в землю по обе стороны от головы Сальвестро. — Видишь вон тот кусок стены?

Сальвестро осторожно кивнул.

— Будешь спать там.

Домми отступил, взял у себя из-за спины какую-то штуковину и замахнулся ею. Сальвестро съежился и попытался прикрыться рукой. Штуковина с треском ударилась о землю в дюйме от его носа. Домми похлопал по ней ладонью.

— Видишь этот ящик? Я буду сидеть на нем, прямо здесь, и всю ночь буду за тобой следить, а если ты мне чем-нибудь досадишь, снова стану тебя пинать. Пинать, пока у тебя кишки из задницы не вылезут, а потом ими же тебя и удушу. Как по-твоему, это справедливо?

Сальвестро кивнул.

— Хорошо, — сказал Домми. — Рад, что ты считаешь именно так.

— Как насчет его одежды? — запротестовал чей-то голос. — Я мог бы взять этот…

— Заткнись, — велел Домми.

Сальвестро медленно пополз к стене. В голове у него вылуплялись маленькие птички с острыми клювами. Пах был расщелиной плавающей боли, доходившей до желудка и колен. Один за другим нищие начали опрокидываться навзничь или же перекатываться, пока им не попадался устраивающий их клочок земли. Однорукий мужчина привалился к стареющей женщине, и оба они несколько минут постанывали и терлись друг о друга, прежде чем уснуть. Вульф, Вольф и Вильф прекратили наконец свои песнопения. Домми сидел на своем ящике, наблюдая за Сальвестро.

Было очень поздно, но, памятуя о том, что за ним следит человек, для которого досада является достаточной причиной для выпускания кишок, Сальвестро не мог уснуть. Что может «досадить» этому Домми? Храп? Он закрыл глаза и прислушался к подъемам и падениям храпа Бернардо, но мысли его устремлялись к завтрашнему дню, где их обоих ждал корабль, который увезет их из этого места, где им не было места, из этого Ри-има.