Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Шаги. Голоса. Дверь, та, что позади и левее него. Он обернулся, преклонил колено, чтобы поцеловать предложенную кромку подола, поднялся. Лев щурился и тяжело дышал после восхождения по лестнице. Гиберти маячил возле двери.

— Можешь нас оставить, — сказал ему Лев.

Дверь за секретарем затворилась. В течение нескольких многозначительных секунд Папа не произносил ни слова, только разглядывал его, словно бы взвешивая.

— Нашел их? — спросил наконец облаченный в мантию прелат.

— Нашел, — сказал Руфо.

Какое-то мгновение казалось, что его святейшество вот-вот подпрыгнет от радости и захлопает в ладоши. Что его мантия соберется складками, когда он присядет, чтобы подскочить, а руки, раскинутые во всеобщем благословении, понесутся одна к другой, чтобы зааплодировать… Но нет. Он овладел собой. Прыжок обратился в двойной реверанс, а хлопанье в ладоши предстало обдуманным и молитвенным сведением рук на груди. Он коснулся губами сомкнутых кончиков своих пальцев.

— Как?

— Ваш пенсионер. Гроот. Рано или поздно кто-нибудь из них непременно должен был там объявиться.

— А, пекарь Гроот. Ну да, разумеется. Непременно. Непременно.

Теперь он расхаживал туда-сюда перед камином. Руфо принялся излагать все то, что подслушал в пекарне.

— Ее тело так и не было найдено, — сказал Лев, когда Руфо добрался до роли Амалии в этой истории. — Бедная крошка. Видимо, погибла в болоте или же была разорвана дикими зверями… Бедная, бедная малышка. Но каковы негодяи! Использовать в своих целях сущее дитя…

Руфо показалось, что его собеседника вот-вот обуяет гнев.

— Даже милость Папы знает свои пределы, — провозгласил наконец Лев, затем сосредоточился. — И ты проследовал за этим чудовищем к его логову? — отрывисто спросил он.

— Не получилось, — ответил Руфо. — Но я их нашел. Они поселились в подвале одной ночлежки. Я туда заходил. Владелец знает его по имени, и еще один — тоже. — Он вспомнил слепого сгорбленного старика в зловонной спальне. — Он выжил из ума, но знает их.

Лев кивал, приговаривая:

— Хорошо. Очень хорошо.

Он подошел к окну, уже спокойный, непроницаемый.

— Через двенадцать дней будет охота. Любишь поохотиться, сержант Руфо?

Он помотал головой. Лев взирал на него безучастно.

— Что ж, охота все равно состоится. — Он помолчал, подумал. — Ты видел этого Сальвестро? Его одежду?

— Одет он богато, как знатный человек, — сказал Руфо.

— Как знатный человек. А как, по-твоему, он раздобыл себе такой костюм?

Руфо пожал плечами. Охота. Костюмы. Ничто такое его не интересовало. Ему было все равно. Он и сам богато одевался, но это не доставляло ему никакого удовольствия.

— Испанское золото, — сказал тогда Лев и рассмеялся.

— Я убью их, и все будет кончено, — сказал Руфо. — Надо было сделать это еще в Прато.

— Дело здесь не только в Прато, — отозвался Лев, хотя казалось, что он почти не осознает присутствия другого, глядя в окно на маслянистую излучину реки, видневшуюся в полумиле. — Дело в гораздо большем, чем Прато, — пробормотал он. Пауза. — Они хотят выставить меня дураком. — Он произнес это себе под нос, Руфо едва его расслышал.

— Сами они дураки, — сказал он. — И узнают об этом, правда, ненадолго.

— Что? — Лев огляделся вокруг, словно внезапно пробудился. — Головорезы? Да, и они тоже. Всего лишь инструменты. Мои и кое-кого еще. Гроота не трогай до последнего, пока не будешь уверен насчет двоих остальных. Ему ведь больше других известно, так?

Руфо кивнул. Им овладело любопытство — непривычное для него ощущение. И они тоже? А кто тогда еще? Он подавил в себе желание попросить его святейшество, чтобы тот разъяснил сказанное. Любопытство — это яд. От него и умереть недолго. Вместо этого он сказал:

— Вечером я вернусь в Рим. Тогда и можно будет это сделать. Самое позднее — завтра.

— Нет! — Возглас Папы эхом раскатился по зале, отражаясь от высокого потолка. — Нет, это должно произойти в день охоты. Или вечером после нее.

Руфо хранил молчание, ожидая объяснений этому, но Лев и не думал ничего объяснять. Тогда Руфо ответил:

— Прекрасно. Как только все будет сделано, я к вам сюда прибуду.

— Не сюда, — сказал Лев. Теперь он улыбался. — В Остию. На другой день после охоты испанцы отправляют свою экспедицию. Двор будет в Остии, дабы лицезреть ее великолепие. — Улыбка сделалась еще шире. — Дабы поприветствовать храбрецов, исполняющих прихоти своего придурковатого Папы.

Когда Руфо спускался по главной лестнице, из оставшейся позади залы Муз до него доносились раскаты необъяснимого смеха Папы, и этот смех был тесно увязан с вопросами, робко всплывавшими в мозгу благодаря неосторожным намекам Льва. Скача обратно в город, он позволил себе слегка поразмышлять над этим: двое, от которых он должен был избавиться, теперь укрывались в тени других, о чьей роли невозможно было догадаться. Двое людей-призраков. Так неопределенно, так неуловимо. Любит ли он охотиться? Нет. Кто же станет убивать ради удовольствия?

Двенадцать дней Руфо выжидал в Риме. В последний из них он устроился за разрушенной стеной напротив «Посоха паломника» и стал ждать появления тех двоих. При себе у него была фляга с вином, и каждый час или около того он проливал немного хмельной влаги на землю. Если бы кто-нибудь спросил, что он тут делает, он притворился бы пьяным. Но никто не спрашивал. Все более редеющий поток людей тек мимо, и ни одна душа его не замечала. Собаку, вздумавшую обнюхать его сапог, он пнул по носу, и та, подвывая, убежала прочь. От пролитого вина, нагретого солнцем, пахло смолой и гнилыми сливами. Руфо не определился с тем, как именно все это сделает. Чтобы убить своего первого, он вынужден был полдня прятаться на крыше, присев на корточки за парапетом, пока тот не показался внизу. Руфо размозжил ему череп кирпичом.

Что, если бы тот посмотрел вверх? Это был здоровый, крепкий мужик. Что, если бы он посмотрел вверх и увидел, как Руфо поднимается над ним с кирпичом в руках? К тому человеку все в деревне относились очень хорошо, лучше, чем к Руфо. Что бы Руфо тогда стал делать? Ему было четырнадцать лет.

В воздухе беспорядочно кружились мухи, опускаясь на пролитое вино. Лучше всего было ни о чем не думать, ничего не планировать. Появлялась возможность, и он ею пользовался, а потом уходил от конвульсивно дергающегося трупа. Намерение убить затуманивало разум, а сам момент то притуплялся, то растягивался до минут. Иногда это и длилось несколько минут. Его сознание оставалось абсолютно пустым, а действия при этом были совершенными и четкими. Довольно часто жертвы сопротивлялись, пуская в ход колени и локти, и от них так и разило потом, когда Руфо валял их так и эдак или припирал к стене. Они были неуклюжи, тяжелы, как коровьи туши, с ними нелегко было управляться на пути к смерти. По улице в обе стороны тащились прохожие. Некоторые исчезали в «Посохе паломника». Однако оттуда пока никто не появлялся. Полуденное солнце уже клонилось к закату. При Руфо была шпага и несколько коротких ножей. Двое мужчин провели по улице мула. За ними проследовали четверо монахов, которые задержались у входа в постоялый двор и несколько минут переговаривались. Один отправился дальше, остальные трое вошли в дверь. Некоторое время Руфо это обдумывал, затем встал, театрально потягиваясь и зевая. Перейдя через улицу, он замешкался у двери. Внутри могло получиться лучше. Быстрее и опрятнее. Эти двое будут ослеплены темнотой после солнечного света, а Руфо легко распознает их по силуэтам. Его не увидят. Потом — Гроот.

Мимо прошла женщина с узлом тряпья, может быть, со старой одеждой. Двигалась она медленно и тяжело. Его сердце билось глухо и ровно. Он думал о том, как быстро сфокусируется, о мгновенном сосредоточении, которое обратит это собрание конечностей и органов в орудие действия, о чувстве, похожем на распознание определенной фигуры в путанице разных очертаний, — такое же молниеносное. Внутри будет лучше. Потом он пойдет прочь, медленно, не оглядываясь, уже выйдя из безобразной сумятицы, внутри которой пребывал секундой раньше, и сделавшись неожиданно невинным, потому что конвульсиям мертвого тела ничто не предшествует, равно как и после них ничего не происходит. Вход был черен, как врата ада. Он снял прядь сухой травы с отворота камзола, бархат которого сильно порыжел из-за узоров, вырезанных в ворсе. Рукава были из неподбитого шелка, который мерцал на свету. Руфо носил тяжелые золотые кольца, а порою и цепи. Над его шляпой колыхалось яркое павлинье перо. Ходил он важно, выглядел элегантно. Никто не помнил его лица.

— Где, черт возьми, тебя носило?

— Меня?

— Да.

Родольфо стоял в дверях кухни. По бокам от него расположились Анжелика и Пьерино, последний только что явился. Все трое как один повернулись, указывая на главную комнату, через которую словно пронесся небольшой ураган. Стулья были разбросаны по полу. Столы громоздились друг на друга в одном из углов, образуя баррикаду, поднимавшуюся едва ли не до потолка.