То, что это было связано с принятием пищи, — тоже не случайно. Ведь принимая пищу, человек причащается силам природы, силам мира. Через пищу мировая энергия входит в человека и поддерживает его бытие. Поэтому и сам акт принятия пищи всегда понимался как священный, и поэтому в жертве был элемент трапезы. Подобно тому, как в пище мы приобщаемся стихиям, так и священная трапеза есть символ (вполне реальный!) причастия Божественному. Отсюда — пасхальный Агнец и иудейский седер, на котором он присутствовал как часть трапезы.
Третий аспект связан с кровью. С глубочайшей древности у многих народов кровь была символом жизни. Ритуалы с участием крови делали его участников членами одной семьи, «кровными родственниками». Этот символ был принят и в иудействе. Когда Моисей кропил народ кровью жертвенного агнца, он тем самым соединял народ в духовную и кровную общину. А поскольку агнец был посвящен Богу, она становилась общиной Божией (кагал Ягве) или Церковью (экклесия, что есть греч. пер[евод] евр. слова «кагал»).
Жертва Божия, вхождение Творца в мир падший, исполненный страдания, есть четвертый аспект таинства. Христос отдает Себя миру. Он становится Сам Агнцем, Который соединяет Небо и землю. «Тако возлюбил Бог мир…»
Плоть и кровь — на языке Ветхого Завета означает бытие существа в целом. Плод человеческого труда, вино и хлеб, есть залог жизни, ее условие. Но освященные присутствием Христа на трапезе, они становятся Его бытием, Его кровью и плотью. Это чисто духовное значение таинства нельзя трактовать натуралистически. Присутствие Плоти и Крови и есть Присутствие как таковое, реальное Присутствие. Поэтому Христос говорил о Себе, что он есть «Хлеб, сошедший с неба», поэтому Его жизнь (т. е. Кровь) есть сила, пронизывающая собранных во имя Его.
То, что в первобытных религиях было предчувствием и жаждой соединения с Высшим, то, что в Ветхом Завете было прообразом Богоявления, то на Тайной Вечере стало реальностью. И продолжаться она будет, пока стоит Церковь, пока стоит мир. Последняя же Трапеза, вечная, будет уже в Его Царстве, которого мы все ждем и ради которого живем и трудимся.
Вот, в кратких чертах, что могу сказать я Вам об этом великом и драгоценнейшем из таинств, которое является для нас залогом Его пребывания с нами.
Всегда буду рад получить от Вас письмо. Когда приедете, дам Вам и список подарков. Это было бы очень приятно для меня и всех моих. (Здесь у меня есть некая мысль — потом расскажу.)
Всегда Ваш
пр. А. Мень
Октябрь 1977
Дорогая Юлия Николаевна! Рад, что Вы благополучно долетели. Не огорчайтесь, что, как Вам кажется, мы мало поговорили. Часто не в словах дело. Вы напишите мне, что Вам хотелось бы иметь. Я передам с оказией. А насчет фото, то просьбы, кроме М[ихаила] и Щаталии], — Праотцы, Василий Великий, Рождество Крестителя, Уверение Фомы, Собор св. Отцов — вот видите, как много! Да — еще и 12 апостолов. Всё это аналойное и не спешно.
Вышла вторая книга Муди (о реанимации)[203]. Там говорится о множестве откликов, о широком распространении этого опыта, о его уверенности в посмертии, о некоем мире светлых существ, вроде того, что встречало души.
На днях была в Лондоне конференция о Туринской плащанице. Как будто бы подтверждается. Если это так, то вывод исключительной важности во всех отношениях. В частности, и для иконографии.
Буду по–прежнему с Вами мысленно. Но особенно помните о днях службы и о 10 часах, когда совершается Евхаристия.
Ваш пр. А. Мень
[Вторая половина 1977]
Дорогая Юлия Николаевна! Радуюсь на Покров[204] и поздравляю Вас с праздником. Большое Вам спасибо за всё. Что касается Ваших трудов другого рода, то, конечно, было бы очень хорошо их дополнить имеющимися материалами. Но не знаю, доведет ли он всё до конца. Ведь он очень разбрасывается. За это время брался за несколько разных тем и ничего пока не довел до конца. А учитывая медленность его темпов во всём, боюсь, что это всё очень затянется. Быть может, нам удастся как‑нибудь обойтись без него[205]. Но есть еще одна проблема, которую Вы затронули. Особый «жанр» записок, который не укладывается в научные материалы к биографии. Быть может, дополн. матер[иалы] пойдут в приложения. Вообще это очень важно, а по теме вполне нейтрально, так что нет оснований для излишней осмотрительности. Мы с Э. еще поговорим всесторонне. Главное, чтобы было собрано и стало «достоянием». (Еще меня интересуют еще одни кн. Владимир и муч[еница] Ирина.)
Разумеется (теперь — уже о другом!), Вам нужно приспосабливаться к своим нуждам и совсем не обязательно идти в толкучку. Я писал о нашем «язычестве» в общем порядке, а не для того, чтобы предложить Вам постоянно подвергать себя мучениям. Я хорошо знаю психологию настырных бабок: они считают себя хозяевами и немного ревнуют к неофитам. Им хочется показать, что они «свои», всё знают, а на самом деле — ничего. Вот и выходит, что они пристают с мелочами — единственным, что сохранилось в их бедных головах. Будем к ним снисходительны. Что же касается «критики» — она при всей своей справедливости должна в большей степени становиться у всех нас «самокритикой». Если нам что‑то не нравится (как вашему знакомому), мы должны не других обличать, а сами действовать соответственно. В забвении этого — его ошибка. Это относится и к его призывам: творить.
Видишь, что мало творчества, — что болтать попусту: твори сам. Лучший способ помочь делу. Он же сел на этого конька, чтобы себя обелить и оправдать (м. б., подсознательно). Вот и вся разгадка. Вот притча: в семье, например, мало доброжелательности; и один из членов, заметив это, стал с гневом всех обличать. Пустое дело. Лучше было бы, если б сам постарался проявить это доброжелательство. Простите, что пишу вещи элементарные. Но в них вся суть. Меня самого часто подмывало к всяческим протестам, но я на практике убедился, что надо это сдерживать, чтобы трудиться над позитивным. Что было б, если б слуги из притчи о талантах, вместо того, чтобы их умножать, все силы посвятили упрекам в адрес закопавшего его в землю. И сами ничего не успели бы и его бесплодно раздражили. Они действовали на него примером, а что он оказался ленив — это его вина.
Ваши мысли о земном исходе мне близки, хотя я и моложе Вас изрядно. Будем жить сегодняшним днем, как заповедано, помня и чувствуя, что в исходе — великое раскрепощение и освобождение. Будем растить крылья духа еще здесь, насколько позволяют наши малые силы.
С любовью. Ваш пр. А. Мень.
[Вторая половина 1977]
Дорогая Юлия Николаевна! Я не послал Вам I и II частей, т. к. у меня не было под рукой и мне казалось, что у Вас есть. I–я «Богослужение», а II «Как читать Библию. Ветхий Завет»[206]. Первая, по–моему, у Вас есть, а вторая — не знаю. Если нет — постараюсь сделать и послать. Тейяра мне самого очень жалко. Для него столько читателей есть! Он все больше и больше привлекает людей. Хочу сделать его сборник, но нужна серьезная редактура. А времени мало.
М.6., с Л. и уладится. Всего это следовало, наверно, ожидать: ее образ жизни, раненая психика, безделье и пр. Ну, Бог даст, оправится, и тогда я Т[ейяра] возьму, если удастся. А Ропса, как, кажется, я писал, уже переводят.
Относительно С. О.[207] я имел в виду следующее. Тяжелую болезнь, которая его сейчас уже побеждает. Трудное состояние его души. Я знаю его много лет. Это человек огромной одаренности. Но, сколько помню, у него всегда было «дух бодр — плоть немощна». Но «плоть» не только в смысле тела, но и души, психики. Конечно, сыграли роль годы изгнания и невзгод. Но что‑то было и болезненно. Это, видно, у них родовое (дочь психически больна). Выросший в «подполье», он всегда был склонен к мрачности, депрессии, хотя, когда я с ним встречался, он оживлялся и был светел необычайно. Нужно дивиться, сколь сильна энергия духовного, что могла поддерживать такого меланхолика (законченного). Это ясно сквозит в его произведениях, которые я высоко ценю. Там говорит по большей части его дух, а не «плоть». Характерный штрих: он был как‑то у меня в ц[еркви] в 58 году с сыном и невесткой. И они сказали: нам всегда казалось, что Ц[ерковь] — это крошечный, загнанный, почти агонизирующий мирок, а теперь — иное чувство (они там встретились с людьми, которые на них произвели впечатление). Но примечательно, какое настроение было прежде!
Хорошо понимаю Вашу печаль о таинстве, сила которого как бы затмевается темным облаком окружающей атмосферы. Но каждый раз хорошо возвращаться мыслью к Тайной Вечере. И тогда всё очищается от туч. То, что «видимая реальность довлеет, — как Вы пишете, — над невидимой», — есть призыв к нам. Мы не на готовое пришли. И нас зовут к борьбе, открытию реальности духа, к движению, к подвигу. На этом стоит вера, «обличающая невидимое».