Читать интересную книгу Цирк зажигает огни - Николай Николаевич Сотников

нас не было пристанища. Мы были вечными скитальцами – гастроли, гостиничные номера – то лучше, то хуже, то совсем плохонькие, в общем-то однообразные, почти всегда с претензией на уют, а порой даже на роскошь. Но это… Это – дворец!

– Тебе нравится? – спрашивает отец. Я молчу. Я гляжу наверх, на то, как в переплётах рам дробятся солнечные лучи, – мы стоим в зале со стеклянным потолком.

– Осторожно, не упади! – говорит мама.

– А что это? – спрашиваю я.

– Это лифт.

– А зачем он здесь?

– Внизу у принца была кухня, и на лифте поднимали сюда, в столовую, кушанья, чтобы они не успевали остыть.

– Идите сюда! Сюда, на балкон! – кричит нам отец.

Балкон весь увит диким виноградом.

А потом я помню…

… Я помню острый запах скипидара и клея. Я ужасно горда – мне доверили растирать краски. Я нужна, я помогаю.

Вокруг кипит работа – барский особняк на глазах превращается в Уголок Дурова. А сам он расхаживает по всем залам со своим другом, скульптором Сергеем Дмитриевичем Меркуровым. Отец объясняет ему что-то, жестикулирует, просит совета.

Уголок… Это для нас он был уголком. Мы заняли всего три комнаты – спальня, гостиная и моя комната. А всё остальное – для животных: музей, зверинец.

Наш дом больше всего был похож на теремок из русской сказки.

– Терем-теремок, кто в тереме живёт?

– Мышка-норушка, лягушка-квакушка и т. д., вплоть до слона и верблюда.

Это было сказочное царство.

Вот стоит на одной ноге журавль, чуть поодаль видны другие болотные птицы. Вокруг – камыши. Казалось, двинешь рукой – и все они взлетят.

А это – Африка. Песок, жара, и перед вами огромный голенастый страус.

Морское дно – кораллы, звёзды, раковины, а над ними на скалах возлежат морские львы.

Оленья упряжка, нарты, сзади чум, мохнатые лайки. Это – тундра.

А здесь, в лесу, под буреломом – медвежья берлога, и глаза огромного зверя горят свирепым блеском.

Сами чучела, освещение, фон – всё это было у отца выполнено блестяще. Разумеется, теперь – в век хроники, телевидения, кинопутешествий – всё это кажется довольно примитивным, но представьте себе начало XX века. Тогда ещё диорам нигде не было, никто в тогдашней Москве ничего подобного не видел. Немудрено, что москвичи валом повалили в Уголок!

Я помню первые очереди к нашему крыльцу. Люди ждут, стоят на тротуаре, переминаются с ноги на ногу. А мимо них громыхают трамваи, катят извозчики.

Через дорогу на горе высится старая церковь Ивана Воина. Даже днём через решетчатые окна сияли свечки и лампады…

Мы с отцом идём по осеннему Екатерининскому бульвару. Это совсем рядом с Уголком. Вдруг он останавливается и принимается ворошить своей тростью опавшие листья…

А потом вдруг выясняется, что он сконструировал самодельный музыкальный инструмент, который издаёт звуки, напоминающие шелест листьев и завывание ветра.

Я помню его в гостиной за роялем. Он не знал нот, но играл по слуху очень сложные вещи – Чайковского, Шопена, Баха. Часто импровизировал сам.

Голос отца звучит то тихо и вкрадчиво, то в нём вдруг появляются металлические нотки. В нашей гостиной полумрак, на стенах причудливые тени от фикусов и пальм.

Я и две мои гимназические подружки не шелохнувшись сидим на диване, прижавшись друг к другу. Отец рассказывает нам фантастическую историю… Он мог рассказывать из вечера в вечер целые месяцы и никогда при этом не повторялся.

А прерывал всегда на самом интересном месте, и мы, девчонки, не могли дождаться следующего вечера, чтобы узнать – что же было дальше.

Отец заглянул в тарелку к соседу.

– Простите, я не могу у вас позаимствовать эту кость? Она мне очень нужна.

У нас в столовой идёт чинный обед, и все удивлены его выходкой. А отец преспокойно берёт рукой из соседской тарелки кость и продолжает есть свой суп как ни в чём не бывало.

Через несколько дней он показывает маме и мне своё новое произведение – род горельефа. Зимний пейзаж. Избушка и пригорок, а на опушке – живописный пень.

Отец указывает нам на этот пень и объясняет:

– Вот для чего мне нужна была та кость!

И если бы не его слова, нам с мамой ни за что бы не узнать этой злополучной косточки.

– Ланцет! – командует мне отец.

Я подаю ему нож.

Мы оба в белых марлевых масках. Мы – медики. Он – хирург, а я – сестра милосердия. Мы делаем операцию.

А дело было вот как. Отец с мамой привезли мне из-за границы изумительную куклу. Это была испанка в роскошном платье, с кастаньетами. Когда её заводили, раздавалась музыка, и испанка двигала руками, поводила головой и даже выбрасывала ногу.

Мне эта кукла так понравилась, что я над ней буквально тряслась. Ну, а отцу ужасно хотелось поглядеть, как она устроена. А я не давала её разбирать…

И вот он придумал. Он говорит мне:

– Ты будешь сестра милосердия, а я буду хирург. Давай её оперировать.

И вот я надела что-то белое, повязалась марлей.

Он командует:

– Готовь инструменты.

Я всё приготовила.

– Раздевай её.

Я в восторге её раздеваю.

– Ланцет!

И вот мы её режем… Всё он там распотрошил. Всё разглядел, какие колёсики, что как крутится.

А тут вдруг входит мама:

– Володя, к тебе пришли.

Он, конечно, бросил всё и пошёл к гостю. И тут только я поняла, что кукла-то моя погибла. Конечно, слёзы, страшный рёв! Мама пошла его стыдить. Он прибежал, утешая меня. Потом говорит:

– Ну, хватит. Ложись спать, завтра утром будет тебе кукла.

Я всхлипывала, всхлипывала, но наконец заснула.

И вот отец, так сказать, из остатков моей испанки как-то сделал мне спящую красавицу. Она лежала, спала и даже дышала во сне – грудь у неё поднималась и опускалась. Потом ещё она открывала и закрывала глаза.

И я кое-как утешилась.

Из гостиной доносится жуткий, нечеловеческий крик. Туда поспешно бежали отец, мама, я, карлик Ванька-Встанька, служащие и все наши собаки.

Глазам открылось такое зрелище. Усатый господин в визитке выл и приплясывал на обеденном столе, а с полу на него с изумлением взирал маленький медвежонок.

А всё было очень просто. Господин в визитке пришёл к отцу по делу, его проводили в гостиную и просили подождать. Он принялся ходить по комнате и разглядывать многочисленные чучела. В конце концов он подошёл к маленькому медвежонку, лежащему на ковре. Он погладил чучело рукой, а медвежонок повернул к нему голову.

Отец не мог жить без людей… Мы с