Торкош не стал утруждать себя поисками жилья. По совету работников-алтайцев, живущих у Лапердина, он занял пустующее уже три зимы кое-как сложенное неуклюжее строение пастуха Сабалдая, на самом краю Бересты. Осмотрев его, Торкош повеселел: если немного подправить, то зиму будет легко и просто обмануть, не кланяясь в пояс хитроумному старику Игнату.
Одолжив за два рубля телегу у кержака Лариона, Торкош съездил в лес, наломал сушняка, набрал несколько мешков сухих шишек, надрал березовой коры, надергал охапку соломы из прошлогоднего стога и в один вечер соорудил себе очаг и постель. Потом, переночевав на голодное брюхо, отправился поутру в лавку. Но там лавочник Яшка сразу же огорошил его отказом:
— Будешь у отца или брата в работниках, тогда будет тебе и кредит на харч! А так — катись колесом!
— Какой кредит? — удивился Торкош. — Каким колесом? У меня деньги есть!
Десятку Яшканчи Торкош уже почти всю истратил, пришлось с дрожью в душе начать трату денег Техтиека. Увидев красненькую, Яшка недоверчиво посмотрел ее на свет, покрутил головой:
— Жирно живешь! Я уж и не помню, когда в чужих руках такую крепкую деньгу видел!
У себя дома Торкош все расставил по своим местам: бутылки в один угол, еду — в другой, табак и кисет засунул в карманы, сдачу вместе с остальными деньгами — в специально выкопанный тайник. С этого дня он зажил припеваючи — куда лучше, чем там, в лесном своем, жилище, где его кормили и поили пастухи.
Целыми днями он теперь только и делал, что ел, пил, курил трубку у костра; спал, когда тот гас, а утром все начинал заново — срывал зубами пробку с бутылки, вливал в себя хмельное, крякал со смаком, мотая головой… Так он обживался дней пять, не думая ни о чем. Его никто не беспокоил друзьями Торкош еще не обзавелся, в работники к Лапердиным не нанялся… Как только кончилась выпивка и съестные припасы, Торкош прихватил пустые корзины, направился в знакомый уже переулок. Но лавочник Яшка, забрав корзины, покрутил головой, не взглянув на десятку Торкоша и на серебряный полтинник, которым тот щелканул о прилавок:
— Отец и за деньги не велел тебе отпускать харч!
— Как не отпускать? — удивился Торкош. — Почему?
— Иди к отцу, он скажет.
И на этот раз Игнат принял Торкоша хорошо: поздоровался за руку, пригласил в горницу, усадил за чай. Потом, когда насытились, спросил:
— Ну, что надумал, Толька?
— Отдыхать буду. Араковать. Трубку курить.
Игнат рассмеялся, достал из нагрудного кармана две десятки, положил их на стол, разгладил пальцами:
— Вот твои деньги. Были у тебя в кармане, теперь у меня.
— Как у тебя? — поразился Торкош. — Одну я пастухам давал, другую в лавку Яшке!
— А лавка чья? Моя. Пастухи тоже мои. Значит, все твои деньги, сколько бы их не было, скоро станут мои… Понял?
Торкош дрогнул ресницами, растерянно развел руками:
— Понял! Все в деревне — твое. Так?
Игнат наклонил голову:
— Угадано.
— А я не твой! — торжественно сказал Торкош и поднялся от табуретки. И за мои деньги Яшка должен давать мне все!
Игнат устало махнул рукой:
— Бог с тобой, Толька. Иди в лавку, скажи Яшке, чтобы потом ко мне пришел…
Возвращался Торкош ликующий — размахивал руками, покрикивая о том, что он — сам по себе и никто в деревне ему не хозяин, и на Яшку посмотрел снисходительно, как на что-то мелкое, еле видное:
— Давай кабак-араку, мясо давай, табак! Вот! А потом к Игнату иди. Велел.
Яшка, растянув рот до ушей, выставил на прилавок все, что потребовал Торкош, взял десятку, бросил в ящик, протянул руку:
— Еще одну красненькую давай!
— Эйт! — удивился Торкош. — Прошлый раз одной хватило, ты мне еще сам деньги дал. Вот! — Он выложил полтинник, мятый рубль, медь. — Зачем сейчас много берешь?
— Зима на дворе, — притворно зевнул Яшка, — цены выросли… Подвоз хуже, дорога хуже… Не хочешь, бери деньги обратно, а я беру товар!
— Эй, не надо! — Торкош поспешно схватил корзины и выскочил из лавки, провожаемый откровенным хохотом лавочника.
А ночью Торкош проснулся от пинка в зад. Вскочил, заорал что-то, но сразу же примолк, как только при мерцающем свете раскаленных углей потухшего очага разглядел грозную фигуру Техтиека. Упал навзничь, задрыгал ногами:
— Ой, живот болит! Ой, спина болит!
Техтиек присел на корточки, взял двумя пальцами Торкоша за нос, притянул к себе, выдохнул:
— Заткнись!.. Куда дел мои деньги?
Трясущимися руками Торкош выдрал из тайника тряпицу, развернул ее на коленях, протянул гостю:
— Вот… В лавке все дорого! Техтиек выпрямился:
— Тебя просто обманывают, а ты глазами хлопаешь. Почему не пошел в работники к Лапердину?
— Ждал, — развел Торкош руками. — Присматривался.
— Ты пил, а не ждал и не присматривался! Завтра у тебя лавочник заберет последнюю десятку и — все… Мне сам Лапердин обошелся бы дешевле! Где его кони?
Торкош хотел ответить, что не знает, но горло перехватила сухость, он закашлялся. Потом начал шарить в соломе, нащупывая недопитую бутылку. Поднести ее ко рту Торкош не успел — Техтиек выдернул бутылку у него из рук и выбросил через распахнутую настежь дверь.
— Зачем? — удивился Торкош. — Там еще была кабак-арака!
— Больше араковать ты не будешь.
Торкош вздохнул, погладил рукой ушибленный пинком Техтиека зад, спросил хрипло:
— Работать идти к Игнату?
— Иначе ты сопьешься, и с тебя вообще не будет никакого толка! Я купил твою смерть и вместе с нею тебя… Вот тебе еще деньги! — Техтиек отстегнул уже знакомый Тор-кошу брелок на куртке, достал пачку таких же десяток. Неделю у себя пролежишь, а потом пойдешь к Игнату и скажешь, что хочешь быть гуртовщиком. Если он не согласится, сам уедешь к пастухам! Где у него скот, отары, табуны?
— Винтяй хотел послать меня гуртовщиком в Ширгайта, потом передумал. Сказал, что я — ненадежный человек, могу проболтаться… Кому проболтаться? Игнату?
— Урочище Ширгайта, говоришь? — Техтиек похлопал Торкоша по плечу. Служи Игнату! Хорошо служи!
Весть о краже коней ошеломила Игната. И не дрянь увели ведь из урочища Ширгайта, а чистокровок! Знали что брать! Случайно никак не могли наткнуться, да и среди конюхов не было случайных людей: почти всех нашли зарубленными…
Первой мыслью мелькнуло: Винтяя окаянного работа!
Старший сын только что вернулся с ярмарки, пригнав две больших отары овец и целый табун лошадей, груженных тюками с тряпьем, кожами и шерстью… Кто поручится, что он не продал и племенной табун? Это подозрение укрепилось, когда Игнат узнал, что сын непривычно большой оборот получил с той тысячи рублей и стада быков, что были ему выделены…