казалось, будто далекий внешний Мир исполнен счастья. И хотя этот город неизменно облачен в один и тот же наряд – в сумерки, красота его достойна была даже такого дивного дива: и город, и сумерки не имели себе равных, за вычетом разве что друг друга. Бастионы выстроены были из камня, незнаемого в мире, по которому ходим мы, – камня, добытого неведомо где; гномы называют его
абикс, он отбрасывает в сумерки отсветы своего великолепия, один оттенок за другим, так что и не скажешь, где между ними проходит граница и где вечные сумерки, а где Град Небывалый – они близнецы, прекраснейшие дщери Чуда. Время побывало там, но не затем, чтобы сеять разрушения; Время окрасило в прелестные бледно-зеленые тона медные купола, а все остальное не тронуло – даже сей сокрушитель городов, невесть кем и как подкупленный, удержал свою руку. Однако часто рыдали в Граде Небывалом о переменах и гибели, и скорбели о катастрофах других миров, и строили порою храмы погибшим звездам, слетевшим сгустками пламени вниз по Млечному Пути, и все еще почитали их, когда среди нас о звездах тех давным-давно позабыли. Есть у них и другие храмы – как знать, каким божествам посвященные?
Град небывалый
А тот, кому суждено было единственным из всех людей явиться в Град Небывалый, с превеликим удовольствием осматривался, труся по агатовой улице верхом на гиппогрифе, сложившем крылья, и видел по обе стороны от себя бессчетные чудеса, какие даже в Китае неведомы. Но вот, приблизившись к самому дальнему крепостному валу, поблизости от которого не обнаружилось ни единого прохожего, поглядел он в том направлении, куда не выходило ни одно бледно-розовое оконце, и внезапно узрел вдалеке град еще более великий – пред ним даже горы казались ничтожными. И был ли тот город возведен на фундаменте сумерек или воздвигся на побережьях какого-то иного мира, наш герой не ведал. И попытался он добраться до того города, превосходящего даже Град Небывалый, но при виде сего необъятного прибежища неведомых исполинов перепуганный гиппогриф шарахнулся прочь, и ни магический недоуздок, ни что угодно другое не смогло направить грозного зверя туда. Наконец от пустынных окраин Града Небывалого всадник неспешно повернул к земле. Теперь он понял, почему все окна смотрят в ту сторону, – обитатели сумерек глядели на мир, да только не на тот, что превосходил величием их собственный. И вот с последней ступени лестницы, уводящей к земле, мимо Преисподних Бездн и отвесно вниз по мерцающему склону Толденарбы, вниз от померкших красот златовенчанного Града Небывалого и прочь от вековечных сумерек стремительно спикировал герой на своем крылатом чудовище; ветер, что в ту пору спал, при их приближении встрепенулся, словно пес, взвыл и промчался дальше. Внизу, в Мире, занималось утро; ночь удалялась прочь, волоча за собою плащ, и на пути ее все клубились и клубились белые туманы; серый земной шар блестел и переливался; в окнах, несмотря на ранний час, мерцали огоньки, от жилищ в сырые, тусклые поля брели коровы; в этот самый час лапы гиппогрифа снова коснулись земли. А едва всадник спешился и снял магический недоуздок, гиппогриф взлетел и, чуть накренясь, с шумом унесся куда-то в воздушные пределы, где танцует его народ.
А тот, кто восходил на мерцающую Толденарбу и единственным из всех людей побывал в Граде Небывалом, прославил свое имя среди народов, но и ему, и обитателям того сумеречного города хорошо ведомы две истины, о которых никто более не догадывается: жители знают, что есть еще один город, прекраснее, чем их собственный, а герой – что цель его не достигнута.
Коронация мистера Томаса Шепа
В обязанности мистера Томаса Шепа входило убеждать покупателей, что товар подлинный и притом превосходного качества, а цена, безусловно, учитывает их невысказанные пожелания. Для этого мистер Шеп каждое утро спозаранку садился в поезд и подъезжал на несколько миль ближе к Сити из предместья. Вот как распоряжался он своей жизнью.
Но с того самого момента, как мистер Шеп впервые осознал (не как сведения, почерпнутые из книг, но как истины, постигаемые интуитивно) всю отвратительность своего занятия, и дома на окраине, куда он возвращался на ночь (его вида, и типа, и претензий), и даже собственной повседневной одежды, – с этого самого момента он отозвал от повседневности свои грезы, фантазии, амбиции – собственно, все, кроме того материального мистера Шепа, который носил сюртук, покупал билеты, учитывал денежный оборот и, в свою очередь, учитывался статистикой. Та часть души мистера Шепа, что принадлежала жрецу и поэту, никогда не ездила ранним поездом в Сити.
Поначалу он предавался игре воображения и в грезах своих проводил день за днем в полях и у рек, и нежился под солнцем в южных краях, там, где оно сияет над миром особенно ярко. Затем он напридумывал себе там бабочек; а после того – задрапированных в шелка людей и храмы, возведенные ими в честь богов.
Со стороны заметно было, что мистер Шеп молчалив, а порою даже и рассеян, но на его обращении с покупателями это не сказывалось – с ними мистер Шеп вел себя столь же обходительно, как и прежде. Так он грезил целый год, и, по мере того как он грезил, фантазия его набирала силу. Он все еще почитывал в поезде газеты за полпенса, все еще обсуждал преходящую тему минувшего дня, все еще голосовал на выборах – хотя некая часть Шепа там уже не участвовала, он уже не вкладывал во все это душу.
Год прошел приятно, воображение до сих пор было для мистера Шепа внове и зачастую обнаруживало много всего прекрасного там, куда устремлялось, на юго-востоке, у границы сумерек. Мистер Шеп, с его практичным, логическим складом ума, частенько говаривал: «Зачем мне платить два пенса в Электрическом кинотеатре[26], если я и без него способен увидеть все, что угодно?» Все его поступки были в первую очередь абсолютно логичны; знакомые всегда отзывались о Шепе как о «здравом, трезво мыслящем, рассудительном человеке».
В тот самый значимый день своей жизни мистер Шеп, как обычно, поехал в город ранним поездом, чтобы продавать покупателям внушающие доверие товары, в то время как душа Шепа странствовала в фантастических землях. А пока он шагал от станции, вполне проснувшийся, пусть и погруженный в грезы, его внезапно осенило: а ведь настоящий Шеп – не тот, кто идет на работу в черной безобразной одежде, но тот,