вопрос этот детский.) – Нута не поймать никому и никогда.
О том, как некто явился, согласно предсказанию, в Град Небывалый
Ребенок, игравший на террасах и в садах на фоне Суррейских холмов, знать не знал, что это ему суждено войти в Вышний Град, ведать не ведал, что узрит он Преисподние Бездны, барбиканы и священные минареты величайшего из ведомых городов. Так и вижу, как ходил малыш по саду с красной леечкой одним из тех летних дней, что озаряют приветное южное графство, и детское воображение радовали всевозможные истории о разных немудрящих приключеньицах – а его между тем ждал подвиг, коему дивятся люди.
Глядя в другую сторону от Суррейских холмов, на протяжении всего своего детства он видел ту кручу, что, вал за валом и гора за горой, высится на краю Мира и в вечных сумерках одна вместе с луною и солнцем поддерживает чудесный Град Небывалый. Нашему герою суждено было пройти по его улицам: так гласило пророчество. У него был магический недоуздок – старая истрепанная веревка, подарок старухи-нищенки; недоуздок этот обладал силой удержать любого зверя, род которого вовеки не ведал неволи и плена – будь то единорог, гиппогриф-Пегас, драконы или виверны[25]; а вот в случае льва, жирафа, верблюда или коня недоуздок был бесполезен.
Сколь часто созерцали мы Град Небывалый, это диво дивное всех времен и народов! Не тогда, когда в Мире царит ночь и видно не дальше звезд; не тогда, когда в краях наших сияет солнце, слепя нам глаза; но когда в грозовые дни солнце заходит ввечеру, внезапно во всем раскаявшись, и являют себя мерцающие утесы, которые мы почти готовы счесть облаками, и здесь у нас тоже сгущаются сумерки, те самые, что вечно царят там, у них, и тогда на лучезарных вершинах различаем мы золотые купола, что показываются из-за края Мира и словно бы танцуют невозмутимо и чинно в том мягком вечернем свете, где испокон таится Чудо. Тогда Град Небывалый, недосягаемый и далекий, долго глядит на Мир, сестру свою.
Загодя предсказано было, что наш герой туда явится. Об этом знали еще тогда, когда создавалась галька; еще до того, как море одарили коралловыми атоллами. Вот как исполнилось пророчество, вот как вошло оно в историю и в конце концов кануло в Забвение, откуда я его и вытягиваю, пока скользит оно мимо по течению; куда и сам я однажды рухну. Перед рассветом в верхних слоях воздуха танцуют гиппогрифы; задолго до того, как первые лучи солнца заблещут на наших лужайках, эти крылатые создания воспаряют ввысь и блистают и искрятся в свете, который не сошел еще в Мир. Пока заря поднимается все выше от изрезанной гряды холмов и звезды это чувствуют, гиппогрифы наклонно снижаются, и, едва солнечные лучи коснутся верхушек самых высоких деревьев, они приземляются, гремя перьями, и, сложив крыла, скачут, и резвятся, и мчатся галопом, пока не добегут до какого-нибудь процветающего, богатого, ненавистного города, а тогда сей же миг взмывают они над полями и уносятся ввысь, за пределы видимости, спасаясь от мерзкого дыма, пока не окажутся снова в прозрачной небесной лазури.
Тот, кому в древнем пророчестве назначено было явиться в Град Небывалый, однажды в полночь спустился к озеру, прихватив свой волшебный недоуздок, – туда с зарей гиппогрифы слетались на мягкий дерн, по которому можно долго скакать галопом, пока на пути не встретится какой-нибудь город, – и там, где отпечатались следы гиппогрифов, притаился он и стал ждать. И вот звезды побледнели и померкли, но других примет зари пока не было, когда высоко в пучинах ночи появились две шафрановые крапины, затем четыре и пять: то гиппогрифы танцевали и кувыркались в солнечном блеске. К ним присоединилась еще одна стая: теперь их стало двенадцать; они кружились в танце, отбрасывая многоцветные отсветы обратно к солнцу, они медленно снижались по широкой дуге; деревья внизу четко выделялись на фоне неба, и каждая тонкая веточка казалась иссиня-черной; вот в скоплении звезд погасла одна звезда, затем еще одна; надвигался рассвет – словно музыка, словно новая песня. От пшеничных полей, все еще укрытых тьмой, к озеру стремительно пронеслись утки, вдали послышались голоса, вода расцветилась красками, а гиппогрифы все еще упивались светом и ликовали высоко в небе. Но едва в ветвях встрепенулись голуби, и с гнезда вспорхнула первая мелкая птаха, и маленькие лысухи насмелились выглянуть из камышей, тут-то, гремя перьями, и устремились вниз гиппогрифы и, слетев на землю с небесной вышины, все омылись в первых лучах дня, а тот, кому исстари суждено было явиться в Град Небывалый, выскочил из засады и накинул на последнего из них свой магический недоуздок. Тот прянул вперед, но вырваться не сумел, ведь гиппогрифы – из числа тех народов, что вовеки не знали неволи, а магия обладает властью над магическим, так что наш герой уселся на гиппогрифа верхом, и тот снова воспарил в небесную высь, откуда явился, – так раненый зверь бежит в нору. Когда же поднялись они в вышину, по левую руку от себя узрел отважный всадник сужденный Град Небывалый, исполинский и прекрасный; увидел он башни Лель и Лек, Неериб и Акатума, и утесы Толденарбы мерцали в сумерках, словно алебастровая статуя Вечера. К ним и направил он своего скакуна, потянув за недоуздок, – к Толденарбе и к Преисподним Безднам; и загудели крыла гиппогрифа, и поворотил он в нужную сторону. Кто расскажет о Преисподних Безднах? Тайна их нерушима. Иные считают, будто там – истоки ночи и ввечеру тьма изливается из них на мир; а другие намекают, что знание о них того гляди погубит нашу цивилизацию.
Из Преисподних Бездн за чужаком неотрывно наблюдали глаза, коим сие вменяется в обязанность; а еще глубже и ниже встрепенулись тамошние обитатели-нетопыри, заметив в тех глазах удивление; часовые на бастионах, завидев вереницу нетопырей, воздели копья, словно изготовившись к войне. Однако ж, убедившись, что война, в преддверии которой они несут стражу, к ним пока еще не нагрянула, они опустили копья и позволили чужаку войти, и со свистом пронесся тот сквозь врата, обращенные к земле. Вот так явился он, согласно предсказанию, в Град Небывалый, возвышающийся на Толденарбе, и увидел поздние сумерки на вершинах, что иного света не знают. Все купола были из меди, а шпили на них – золотые. Во все стороны вели узкие лестницы из оникса. Мощенные агатом улицы сияли великолепием. Жители домов выглядывали в маленькие квадратные оконца из розового кварца. Им