5 января 1918 г. в 4 часа пополудни старейший депутат Учредительного собрания эсер Шевцов попытался открыть заседание. Но словом самовольно завладел председатель ВЦИК советов Яков Свердлов, который потребовал во внеочередном порядке утвердить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», провозглашавшую Россию республикой Советов, и утвердить декреты второго Всероссийского съезда Советов о мире и о земле. Принятие декларации означало бы признание власти большевиков, проигравших выборы в ненавистную им «учредилку». Большинством голосов собрание отказалось обсуждать предложение Свердлова и приступило к работе в соответствии с заранее намеченной повесткой.
Дискуссия об основах земельного законодательства затянулась на всю ночь. В 5 часов утра на трибуну поднялся большевик Федор Раскольников, огласивший написанную Лениным декларацию, в которой говорилось, что Учредительное собрание встало «поперек дороги рабочему и крестьянскому движению» и потому большевики покидают его заседание. За большевиками потянулись левые эсеры.
Поднялся шум. На хорах матросы-большевики клацали затворами винтовок, грозили выступавшим расправой. Ораторов слушали плохо, но тем не менее работа собрания была продолжена. И тут в зале появился начальник караула Таврического дворца Александр Железняков. Прервав речь Виктора Чернова об отмене частной собственности на землю, Железняков потребовал, чтобы все присутствующие «покинули зал заседания, потому что караул устал».
Декрет о роспуске Учредительного собрания появился на другой день.
«… Учредительное собрание, которое должно было явиться венцом буржуазно-парламентарной республики, не могло не встать поперек пути Октябрьской революции и Советской власти. Октябрьская революция, дав власть Советам и через Советы трудящимся и эксплуатируемым классам, вызвала отчаянное сопротивление эксплуататоров и в подавлении этого сопротивления вполне обнаружила себя как начало социалистической революции.
Трудящимся классам пришлось убедиться на опыте, что старый буржуазный парламентаризм пережил себя, что он совершенно несовместим с задачами осуществления социализма, что не общенациональные, а только классовые учреждения (каковы Советы) в состоянии победить сопротивление имущих классов и заложить основы социалистическое го общества.
Всякий отказ от полноты власти Советов, от завоеванной народом Советской Республики в пользу буржуазного парламентаризма и Учредительного собрания был бы теперь шагом назад и крахом всей Октябрьской рабоче-крестьянской революции.
Открытое 5 января Учредительное собрание дало, в силу известных всем обстоятельств, большинство партии правых эсеров, партии Керенского, Авксентьева и Чернова. Естественно, эта партия отказалась принять к обсуждению совершенно точное, ясное, не допускавшее никаких кривотолков предложение верховного органа Советской власти, Центрального Исполнительного Комитета Советов, признать программу Советской власти, признать „Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа“, признать Октябрьскую революцию и Советскую власть. Тем самым Учредительное собрание разорвало всякую связь между собой и Советской Республикой России. Уход с такого Учредительного собрания фракций большевиков и левых эсеров, которые составляют сейчас заведомо громадное большинство в Советах и пользуются доверием рабочих и большинства крестьян, был неизбежен.
А вне стен Учредительного собрания партии большинства Учредительного собрания, правые эсеры и меньшевики, ведут открытую борьбу против Советской власти, призывая в своих органах к свержению ее, объективно этим поддерживая сопротивление эксплуататоров переходу земли и фабрик в руки трудящихся.
Ясно, что оставшаяся часть Учредительного собрания может в силу этого играть роль только прикрытия борьбы буржуазной контрреволюции за свержение власти Советов. Поэтому Центральный Исполнительный Комитет постановляет: Учредительное собрание распускается».
(Декреты Советской власти. Т. I. M., 1957. С. 335–336.)
Силовой разгон «учредилки» означал, что большевики и их союзники не намерены искать компромисса с политическими конкурентами в словесных дебатах. Но и их противники из числа демократов и либералов проявили не больше готовности к компромиссу. Кадеты, например, выступили против требования созыва Учредительного собрания образца 1917 г. в качестве главного лозунга антибольшевистского движения; временная военная диктатура, которую эсеры окрестили «правым большевизмом», казалась им более соответствующей положению страны. Полномасштабная гражданская война стала неизбежной.
Между красными и белыми
Гражданская война и по прошествии почти 90 лет по-прежнему остается «горячей» темой. Даже вполне академическая дискуссия о ее хронологических рамках и этапах превращается в спор о том, «кто виноват». Рассказы об ужасах красного и белого террора служат аргументами в дебатах политических партий. Общественное мнение шарахается из одной крайности в другую: вместо большевистских «неуловимых мстителей» в герои выдвигаются рыцарственные белые офицеры. Эта метаморфоза объяснима: слишком долго побежденная сторона являлась предметом клеймения, а не изучения. Отсюда и новые мифы.
События на фронтах, военные операции и действия полководцев «расписаны» в учебниках и «нарисованы» в атласах. Однако появившиеся за последнее время научные работы и масса интереснейших публикаций по истории белого движения заставляют вновь задуматься над тем, почему все-таки победили красные и не было ли альтернатив братоубийственному конфликту. Важно также, какова была «цена» Гражданской войны — в смысле не только материальных и людских потерь, но и влияния на последующее развитие страны.
Белые правительства утверждались на периферии страны, и это имело свои основания. Именно там находились крупные морские порты, жило более свободное и более зажиточное крестьянство, на окраинах располагались казачьи войска с их военной организацией и выучкой и «инородческое» население с особым укладом и традициями, делавшими их невосприимчивыми к влиянию большевизма. Но одновременно все это являлось минусом, т. к. делало необходимыми «ответ» советскому решению «аграрного вопроса», гибкую политику в отношении национальных окраин, затрудняло согласованные военные действия. К тому же большая часть промышленности находилась в центре страны, куда сходились и основные коммуникации. Колчаковская Сибирь, к примеру, располагала лишь 10,5 % всех российских фабрик.
Вопреки пропагандистским утверждениям большевиков о страшной «белогвардейской диктатуре», на деле у белых диктатуры в чистом виде — как военной, так и гражданской — не было. Деникину приходилось считаться с «Всевеликим войском Донским» и Кубанской радой; Колчаку — со своевольными атаманами; у обоих не было четко работающего аппарата власти на местах.
Красная бюрократическая элита, свободная от традиций царской управленческой системы, оказалась гибче своих соперников. Большевики, пришедшие к власти под лозунгом «вся власть Советам», столкнувшись с рутинными проблемами управления, быстро создали мощную «властную вертикаль», а посулив «инородцам» право на самоопределение, сумели реально сохранить великодержавие. В 1918–1920 гг. стала складываться система взаимоотношений большевистской партии и государства, которая сохранилась до последних лет советской власти. Руководящую роль в госаппарате играла партия. Высшее партийное руководство (Политбюро, Оргбюро, Центральный комитет) переводило партработников на другую должность или перемещало в другую губернию; проводниками политики партии были все высшие и центральные ведомства. Под непосредственным контролем ЦК РКП(б) работал Реввоенсовет, по партийным директивам действовали политотделы и военные комиссары в армии и партячейки в других учреждениях. Были ликвидированы небольшевистские профсоюзы, а оставшиеся становились с 1919 г. обязательными для рабочих и служащих. Летом 1919 г. Ленин уже говорил о «диктатуре партии как основе советского строя».
Другие партии вытеснялись из политики. 14 июня 1918 г. ВЦИК исключил из своего состава эсеров и меньшевиков. К концу года они были выведены из местных Советов, хотя сами партии не были запрещены, как и партия левых эсеров после странного «мятежа» в июле 1918 года. Эти и более мелкие партии (максималисты, революционные коммунисты, социал-демократы интернационалисты) теряли членов не только из-за репрессий, но и из-за разочарования масс в их деятельности, и по материальным причинам: единственным «работодателем» осталось государство.
Продразверстка оказалась более эффективной, чем репрессии, Продармии и усилия комбедов в деревне. Национализация промышленности (в 1918 г. — крупной, в 1920 г. — всей) вызвала к жизни систему из 50 главков, руководивших деятельностью 37 тыс. предприятий, централизованно распределявших сырье, топливо и выработанную продукцию. Жизненной корректировкой этих порядков был сохранявшийся «черный рынок», где обыватель мог обменять, например, свою пайковую морковь на мерзлую лошадиную ногу, а администрация предприятия — добыть недостающие детали для станков. Этот «военный коммунизм» позволил сохранить промышленность от окончательного развала, худо-бедно обеспечить снабжение армии и городского населения, т. е. около 40 млн человек.