Но больше всего меня потрясают события в большевистской партии. Оказывается, еще 10 октября 1917 года… в ЦК большевиков произошел раскол. Ленин и Троцкий оказались в меньшинстве. По их настоянию срочно был созван съезд партии, состоявшийся 17–19 октября в Петрограде. На этом съезде большинство депутатов с мест одобрили линию Каменева и Зиновьева о поисках компромисса с другими социалистическими партиями! Ленин и Троцкий и их немногочисленные сторонники вышли из РСДРП (б) и заявили о создании ими новой партии — Коммунистической. Опасность гражданской войны ликвидирована, — таким увидел возможное развитие событий один из крупнейших отечественных исследователей.
(Старцев В. И. Альтернатива. Фантазии и реальность //Коммунист. 1988. № 15. С. 33).
1 сентября 1917 г. Ленин в статье «О компромиссах» сделал от имени партии большевиков следующее предложение: «Компромисс состоял бы в том, что большевики, не претендуя на участие в правительстве (невозможно для интернационалиста без фактического осуществления условий диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства), отказались бы от выставления немедленно требования перехода власти к пролетариату и беднейшим крестьянам, от революционных методов борьбы за это требование. Условием, само собою разумеющимся и не новым для эсеров и меньшевиков, была бы полная свобода агитации и созыва Учредительного собрания без новых оттяжек или даже в более короткий срок. Меньшевики и эсеры, как правительственный блок, согласились бы (предполагая компромисс осуществленным) составить правительство целиком и исключительно ответственное перед Советами, при передаче в руки Советов всей власти и на местах». Такое предложение, означавшее переход правительства под контроль Советов (как раз в начале сентября большевистскими стали Советы обеих столиц), не устроил левые партии. Тогда Ленин меняет тактику: уже 15 сентября 1917 г. он шлет в ЦК РСДРП(б) письма с требованием подготовки вооруженного восстания.
А Керенский, оттолкнув умеренно-правые силы, создал свой последний кабинет, просуществовавший с 25 сентября по 25 октября и не предложивший стране ничего, кроме правой программы: продолжение войны, восстановление дисциплины в тылу, недопустимость «земельных захватов». Министры мечутся по стране, пытаясь погасить конфликты, вывезти с юга хлеб, прекратить забастовки. Они терпят поучения послов союзных держав (требующих «доказать на деле свою решимость применить все средства в целях восстановления дисциплины и истинного воинского духа в армии, а равно обеспечить правильное функционирование правительственного аппарата как на фронте, так и в тылу») — и капитулируют перед общей стачкой железнодорожников, обещая им прибавки к жалованию. Порой правительство даже не могло собрать кворума, чтобы проводить заседания кабинета. Керенский вновь и вновь произносит речи и проводит последнюю «реформу» — упраздняет Государственную думу и Государственный совет.
К осени власть растеряла кредит доверия. Она не имела прочной опоры даже в партиях своих министров. Кадеты еще в июне потерпели поражение на выборах в городские думы, а их отказ признать автономию окраин привел к разрыву с национальными «филиалами» партии на Украине и в Литве. На Всероссийской конференции меньшевиков в мае часть их во главе с Мартовым выступила против войны, а группа Плеханова — за ее продолжение. Раскол произошел и в партии эсеров: на левых — сторонников радикальных реформ и правых, поддержавших правительство.
В сентябре-октябре бастовало 2,4 млн человек. Разгул преступности и дороговизны пугал горожан. Озлобление на спекулянтов приводило к росту «антибуржуйских» настроений «улицы», которые смыкались с недовольством распущенных солдат. По сообщениям армейских и губернских правительственных комиссаров, ситуация в армии обострилась — солдаты не хотели провести еще одну зиму в окопах.
Но если на фронте дисциплину еще как-то удавалось поддерживать, то тыловые гарнизоны вышли из-под контроля. Летом начались погромы под нехитрыми лозунгами: «Смерть богачам-кровососам! Разорвем их поганые глотки, чтобы они нас, несчастных, не предавали за медный пятак! За мной, уничтожим всех буржуев!» В Липецке, Ржеве, Новочеркасске, Ельце, Курске, Торжке, Екатеринбурге, Белгороде, Кутаиси, Острогожске солдаты громили винные заводы и склады, а затем лавки и магазины. 30 сентября историк Ю. В. Готье записал в дневнике: «Аграрные и городские погромы везде — Козлов, Тамбов, Рязань, Харьков, Одесса, Бендеры и т. д. Деморализация идет вширь и вглубь». В первой половине октября 2-й гвардейский корпус (Юго-Западный фронт) «со страшными грабежами, предавая все помещичьи усадьбы огню и мечу, прошел… через всю Подольскую губернию».
На имя Керенского и его министров приходили сотни телеграмм об «аграрных беспорядках», погромах, самоуправстве солдат, разгуле преступности. Об атмосфере того времени дают представление заголовки московских газет 25 октября 1917 г.: «Анархия», «На погромах», «Бои в Казани», «Захват фабрик и заводов», «Бесчинства солдат», «Продовольственные беспорядки», «Голод», «Разгром имения Тянь-Шаньского», «Захват мельниц», «Ультиматум городских служащих» и т. п. Распущенный Временным правительством финский сейм провозгласил свои верховные права на территории Финляндии, на Украине объявила себя высшей властью Центральная Рада. Уличные «хвосты»-очереди и стихия городского дна быстро разочаровали обывателя в еще недавно восторженно принятой революции: ее символ — «царица-свобода» — стал восприниматься оборванной и опустившейся уличной девкой. Энтузиазм и митинговая активность сменились апатией и надеждой на любую власть, которая обеспечит, наконец, хоть какой-то порядок.
К тому времени на первое место выдвинулись большевики с лозунгами, намеченными Лениным в «Апрельских тезисах»: власть — Советам (а не парламентской демократии западного типа); национализация земли, банков и синдикатов; контроль Советов над производством и распределением; устранение профессионального чиновничества, армии и полиции. В сентябре-октябре обозначился процесс «большевизации» Советов: сторонники Ленина получили значительное число голосов в местных органах власти. Сама партия увеличилась с 24 тыс. членов в феврале до 400 тыс. в октябре. Для 150-миллионной страны это немного, но остальные были не многочисленнее: в период небывалой ранее политической активности 1917 г. все партии едва ли включали 1,5 % населения, и вопрос состоял в том, на чьей стороне были симпатии остальных.
«Советская власть отдаст все, что есть в стране, бедноте и окопникам. У тебя, буржуй, две шубы — отдай одну солдату, которому холодно в окопах. У тебя есть теплые сапоги? Посиди дома. Твои сапоги нужны рабочему», — гремел на митингах Троцкий, и его слова повторялись множеством других агитаторов. «Земля, хлеб и мир» звучало куда понятней, чем абстракции вроде «республики» и «демократии». Перед слушателями представали люди, которые, оказавшись у власти, все смогут. Другое дело, насколько эти десятки и сотни тысяч людей (и им сочувствовавшие) становились сознательными последователями учения Карла Маркса: на улице говорили, что большевик тем отличается от меньшевика, что хочет дать народу больше. Это, собственно, с обезоруживающей простотой признавал в 1917 г. и сам Ленин: «В результате под знамя большевизма идет всякий недовольный, сознательный революционер, возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек».
Успех «большевизации» обеспечил ее антибуржуазный характер.
Позднее развитие и особенности российского капитализма не смогли сделать его единой экономической базой общества, в котором отсутствовали те самые средние слои, которые обычно являются опорой многопартийности и стабильности политической системы.
В предреволюционной России для получения избирательных прав требовалось отвечать имущественному цензу: обладать недвижимым имуществом, иметь торгово-промысловые свидетельства на право заниматься предпринимательской деятельностью, арендовать квартиру и уплачивать квартирный налог (так жили врачи, юристы, преподаватели, техническая интеллигенция, лица свободных профессий, чиновники). Если признать «средним классом» этих «цензовых граждан» (с соответствующим образованием, квалификацией, образом жизни, уровнем потребления и представлениями человека о самом себе), то в 1907 г. в 50 губерниях Европейской России их было 1288 тыс. За вычетом тех, «кому на Руси жить хорошо», т. е. высших чиновников, генералитета, латифундистов, крупной буржуазии (60 тыс. семей или 366 тыс. человек, т. е. около 0,34 % населения), остается 5,5 %; все остальные — 94,2 % — были «низшим классом». Отставание России от развитых стран (в Великобритании в 1911 г. -20,3 %; в США в 1910 г. -21,4 %, ас фермерами — 37,9 %) по численности среднего класса объяснялось неразвитостью института частной собственности и экономической отсталостью.