Это был тревожный признак. Настроение крестьян стало меняться. Теперь ситуация зависела от того, кто сумел бы первым поднять или, наоборот, успокоить толпу. Прибывшие «городские» опасности не замечали и попытались селян припугнуть. Кто-то из толпы выдвинул лозунги: «Да здравствует Советская власть, долой коммунистов-насильников!», «Долой коммунистов, комиссаров и евреев!» Другие мятежники захватили телеграф — все-таки шел уже XX век. Опыт усмирения крестьянских бунтов требовал решительных действий: зычного офицерского рыка, пальбы, немедленного ареста «зачинщиков», порки и публичного «прощения» покорившихся. Но большевики еще только учились…
Командир продотряда Павлов приказал «не употреблять оружия» — и тем продемонстрировал слабость. Крестьяне набросились на продотрядовцев. «Когда началось отобрание оружия, надлежащего противодействия оказано не было; большое значение при этом имело местное происхождение красноармейцев». Павлов был убит; на следующий день было покончено и с чекистами. В соседние села отправились гонцы — поднимать народ, чтобы выступить «всем миром».
5 марта восстало село Русская Бектяшка, 7 марта — Усолье; восстание перекинулось на соседние волости. Как отмечали сами каратели, «все восстания начинаются по шаблону: появляется агитатор, сам влезает на колокольню и бьет в набат, затем приглашает собравшихся восстать против реквизиции скота, хлеба и сбора чрезвычайного налога. Каждое восстание начинается убийством председателя исполкома, членов совета и членов партии». 8 марта восставшие заняли уездный город Ставрополь; волнения перекинулись в волости соседней Симбирской губернии. Пришедшие из восставших сел зачитывали мужикам воззвания. Вместе с мятежниками приходили пугающие слухи: большевики восстали против коммунистов, коммунисты реквизируют кур и хотят поделить собственность крестьян.
«Граждане! В настоящее время мы являемся восставшими против коммунистов-насильников. Нам известно, что они насмехались над иконами и повыбрасывали их. Это была их первая вина. Затем они, коммунисты, производили разные бесчинства и насилия над женщинами. Женщины, вспомните вы, как по приезде их в село, прятались, убегали в чужие дома ночевать.
Я призываю вас, граждане и гражданки, исполнить долг, который мы задумали сделать. Наша надежда в деле восстания не на оружие, а надежда на всевышнего Господа Бога, который нам помогает, и мы надеемся, что нам Господь Бог за нашу любовь друг к другу поможет. Не забывайте, граждане, что в единении сила. Нам оружие не страшно, страшна непреклонная воля народа…»
(Крестьянское движение в Поволжье. 1919–1922 гг.: Документы и материалы. М., 2002. С. 105).
Документы самих повстанцев и карателей дают картину бунтовской стихии. Попавшим под горячую руку разозленных мужиков приходилось туго: в Усинском перебили целый отряд красноармейцев; в Усолье «агитатор тов. Смирницкая мятежниками ударом дубиной убита, после убийства ей размозжили череп, затем через горло вбили внутрь кол и повесили на столбе».
Толпа громила местные Советы со всей обстановкой, запасом дров и «денежными ящиками»; мстила — око за око. Повстанческий «комендант» Ставрополя Алексей Долинин «доводил до сведения» семейств красноармейцев и коммунистов: «…Все причиненные над вами насилия и поругания со стороны крестьянской армии доносите мне, не стесняясь ничего». Его приказы запрещали «бесцельную стрельбу по городу, а также самочинные, не имеющие на то особого удостоверения от коменданта города Долинина, аресты, расстрелы, самосуды, обыски» с неизбежными «хищениями всякого рода имущества».
Внезапность бунта и его стремительное распространение застали советскую власть врасплох. Повстанческий «комендант» получал известия: «с. Изюково, Пискалы, Еремкино в крестьянских руках. Новая и Старая Бинарадка накануне восстания. Мусорка восстала и Ташелка. Красноармейцы отступили на хутор, верст на 8 за Мусорку. Отряд красных — человек до 150. В Самаре в войсках волнение».
Но власти уже оправились от шока и действовали. Восставших надо было заклеймить как врагов революции — для этого трупы 32 попавших в плен и зверски убитых красноармейцев были привезены в Сызрань и «выставлены в церкви бывшего женского монастыря для осмотра публики». Красные командиры утверждали, что во главе повстанцев стоят «генерал Бередичев и полковник граф Орлов», в природе не существовавшие. На важнейших направлениях концентрировались хорошо вооруженные карательные части с кавалерией, пулеметами и артиллерией.
В полевых боях крестьянские толпы терпели поражение. Успешной оказывалась партизанская тактика — бои в лесу, ложное отступление и внезапное нападение на противника из засады. «Хрящевка. 11 марта. Сегодня было у нас сражение, начавшееся в 12 часов дня и окончившееся в 7 часов. Противник имел пехоты 2 роты и отряд 50 человек, 1 орудие трехдюймовое со 112 снарядами, 1 эскадрон кавалерии и 3 пулемета. Бой завязывался очень горячий. Разведку встретили и открыли по ней огонь. Подошла их пехота, и мы бились с нею, не уступая ни шагу, часа четыре с половиной. Потом отступили в село и из разных мест засады при вхождении красных открыли по ним огонь. Они стушевались. Мы в этот момент бросились народными силами на „ура“. Этим их устрашили. Они побежали в панике. В погоню пустили кавалерию с помощью пехоты, которая преследовала и колола красных. Потерь у нас в войсках не оказывается», — сообщали повстанческие «Известия Ставропольского исполкома».
О «сражении при Хрящевке» извещал и рапорт красных: «.. Часть отряда двинулась на Хрящевку, а после артиллерийской подготовки заняла большую половину Хрящевки, но под давлением многочисленного противника, вооруженного винтовками и пулеметами, принуждена была отойти на исходный свой пункт в дер. Белый Яр, причем с нашей стороны раненых, убитых и пропавших без вести около 70 человек, в том числе большой процент командного состава. Нами оставлен противнику один пулемет, замок от которого унесен. Противник понес громадные потери убитыми и ранеными. Нашей артиллерией сожжено много домов в Хрящевке. Наши войска и командный состав вызывают беззаветную отвагу… Со стороны противника убито и ранено 200 человек». Кажется, о потерях толком не знала ни одна, ни другая сторона. В борьбе за родное село крестьяне проявили стойкость и не дрогнули даже перед артиллерийским обстрелом. Росло ожесточение: мужики отрезали у пленных уши, носы и губы, отрубали руки и пальцы; красные палили из пушек по селам и на месте расстреливали сопротивлявшихся.
Однако победа крестьян была редкостью. Стихийно вспыхнувшее восстание подняло несколько десятков тысяч человек в ближайшей округе — но дальше не пошло, несмотря на надежды участников, отраженные эпическим «штилем» в сообщении исполкома Усинского волостного совета Борминскому сельсовету: «Восстание разрастается вплоть до Симбирска и Самары, сформированы отряды и везде коммунисты свергаются и бегут от восставших крестьян в панике. Мы сегодня вновь с подошедшими к нам отрядами намереваемся взять Сызрань».
Как прежде крестьянские и городские «миры» использовали казацкие «круги» и брошенные чиновниками канцелярии, так и теперь бунтовщики приспосабливали для себя советские органы. «Мы объявляем, что советская власть остается на местах, советы не уничтожаются, но в советах должны быть выборные лица, известные народу», — призывали повстанцы, представляя свои действия законными: «Мы ни на шаг не отступаем от Конституции РСФСР и руководствуемся ею».
В Ставрополе был сформирован «Совдеп», создан «революционный штаб», издавались «Известия Ставропольского исполкома». Новая власть использовала знакомые властные приемы: «Лица, желающие выразить какие-либо жалобы, или же доносы, по долгу гражданина должны подписывать их: имя, отчество и фамилия, и звание». Правда, сам комендант просил граждан «не стесняясь возвратить хотя бы печати и штемпели», необходимые для работы учреждений. Как и в XVII веке, крестьяне истребляли «бумаги» и прочие канцелярские принадлежности — символы и орудия неправедной власти. При отсутствии пригодных кандидатов арестованным членам волостного совета предлагали опять «заседать в новом исполкоме и исполнять то, что прикажет волновавшийся на площади народ»: «бери власть, сукин сын, коли дают».
Командиры «крестьянских армий» докладывали о боях на Пискалинском и других «фронтах». Но никаких крестьянских войск, якобы окруживших Сызрань, не было. Объявленные мобилизация «всех граждан от 18 до 50 лет» и «наряды» подвод для военных нужд решались каждой деревней по-своему. Связанные родством, общими интересами или общей бедой соседние села откликались на призывы повстанцев, но более дальние колебались — кому охота бунтовать из-за «чужих» проблем? Да и сами крестьяне не рвались за пределы «своего» района: одни селения отказывались от присоединения к восставшим; жители других, как с. Троицкого-Богородского, хотя и присоединились и даже двинулись на Сызрань, но повернули с полпути обратно; третьи, как указал «агитатор» Петров, «ограничились пассивным участием… поставляли по требованию восставших подводы, сено, хлеб, высылали людей в караулы к штабу в Новодевичье».