Правительство тщательно прорабатывало законы, медлило (долго обсуждался вопрос, давать ли избирательные права бывшему царю) и, по видимости, смертельно боялось «отклониться» от «стандартов» демократии. Как будто совершенные демократические процедуры в стране, граждане которой на протяжении многих веков обходились без «прав человека» и обладали минимумом политической грамотности (да еще при массовой неграмотности), но зато с традициями авторитаризма и патриархальности, могли исключить партийные распри, олигархическое правление или новую диктатуру. В этой ситуации победителями выходили безответственные горлопаны, опирающиеся на наиболее нетерпимых. Массы крестьян и рабочих (часто вчерашних крестьян, сохранявших надел в деревне) едва ли разбирались в юридических тонкостях — их волновали результаты, а не устройство новых государственных институтов. Временное правительство, как назло, запаздывало — в то время, когда каждая неделя усиливала кризис в стране.
«Наша дворничиха, тетя Паша, верит, что теперь все дешево будет. Хлеб, ждут, подешевеет до 3 копеек, сахар, масло тоже», — так восприняли революцию рядовые обыватели. Вышло же наоборот: до войны фунт мяса стоил в Москве 19 коп., в марте 1917 г. — 65 коп., к ноябрю — 2 руб. 80 коп. В городах вводились карточки на хлеб, затем на чай, сахар, молоко и другие продукты; устанавливались «твердые цены» на уголь, металл, нефть, кожу, соль, яйца, мясо, махорку.
Предприятиям не хватало сырья и топлива. С перерывами работали железные дороги. Промышленники и казенные фабрики требовали дотаций, а рабочие и служащие — повышения зарплаты. Горничные, кухарки, прачки желали получать за сверхурочную работу по двугривенному в час и полагали, что после революции уже хозяева должны представлять им рекомендации: кто как кормит и как обращается с прислугой. Извозчики заламывали цены: «А торговаться будете, совсем не поеду, и никто меня не заставит, фараонов ныне нет». Пролетарии устраивали в переполненных вагонах «трамвайную борьбу с буржуями». Неуютно чувствовали себя в правлении «министров-капиталистов» и сами «буржуи».
«.. Купил газету сам, потому что все домашние пошли в хвосты за более существенным: кто за молоком, кто за хлебом. Осмотрел свою жалкую обувь, надо бы сменить подошвы, да сказали, что дешевле 12 р. сапожник не берет. Новые ботинки можно купить рублей за 70, а если встать в хвост у „Скорохода“, то надо посвятить на это 3 дня (дают отпуски на кормежку и за „нуждой“, т. в. так сговариваются сами хвостецы, чередуясь между собой). Пошел в контору. На трамвай, конечно, не попал, но мог бы доехать на буфере, если бы там уже не сидело, вернее, не цеплялось человек 20. По тротуарам идти сплошь не приходится. Он занят хвостами: молочными, булочными, табачными, чайными, ситцевыми и обувными. Зашел в парикмахерскую. Делаю это вместо двух раз в неделю только один: за „побритье с тачаем“ заплатил 1 р. 10 к… Работают в конторах, на пристанях, на вокзалах, в амбарах (по транспортной части) лениво, небрежно и часто недобросовестно. Цены на все подымаются, а нравы падают. Дисциплины никакой нет.
Мало-мальски ответственное дело (как у меня, например), а дрожишь беспрестанно. Все идет не так, как нужно, нервирует тебя целый день всякое зрелище, всякий разговор, каждая бумажка, а в особенности, заглядывание в неясности любого завтрашнего дня. И придя домой и усевшись за обеденный стол, узнавал, что стоит то, другое. Фунт черного хлеба 12 к., булка из какой-то серой муки 17 к., курица 5 р. 50 к. (старая, жесткая и даже не курица, а петух), стакан молока (может быть, разбавленного водой) — 20 к., огурец 5 к. штука, и это все приобреталось не где-нибудь поблизости от квартиры, а в Охотном ряду, так сказать, из первых рук, то есть с соблюдением всевозможных выгод.
После обеда пошли с горя, что ли, в электрический театр.
Конечно, набит битком, и надо было заплатить за вход по 1 р. 50 к. с человека, а, бывало, за эту же цену сидели в Малом театре, смотрели Ермолову, Садовского, Лешковскую. Вот какая жизнь в Москве среднего буржуа на рубеже четвертого года войны и сто сорок пятого дня революции!»
(Окунев Н. П. Дневник москвича (1917–1924). Париж, 1990. С. 60–61).
На Государственном совещании в августе министр внутренних дел Н. Д. Авксентьев говорил, что страна находится в «положении развала, распыленности власти, распыленности воли, групповых устремлений, где часто царствуют частные интересы, которые далеки от общего». Министр финансов Н. В. Некрасов конкретизировал: «За первые три месяца поступления государственного поземельного налога упали на 32 % по сравнению с 1916 годом, с городских недвижимых имуществ — на 41 %, квартирных — на 43 %, военного — на 29 %, промыслового — на 19 %». Выходом стали повышение налогов и работа печатного станка. По словам Некрасова, «ни одно царское правительство не было столь расточительным, столь щедрым в своих расходах, как правительство революционной России»: за полгода напечатано более 1 млрд 200 млн бумажных денег — по сравнению с 290 млн в 1916 г. Масса обесцененных «керенок» (при сокращении производства к осени на 36 %) вызвала дефицит повседневных товаров: папирос, мыла, чая, бумаги, тканей — и еще больший рост цен.
В столице власть переживала один кризис за другим. Новое коалиционное правительство, куда после ухода в апреле Гучкова и Милюкова вошли эсеры и меньшевики, распалось после провала июньского наступления на фронте и провозглашения автономии Украины. Именно в это время Военная организация и Петроградский комитет партии большевиков пытались поднять 3–4 июля восстание солдат и матросов для захвата власти. Оно было подавлено, но новое правительство продержалось только до корниловского выступления в августе.
Лидер либералов П. Н. Милюков в августе писал: «История проклянет вождей наших, так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю… Спасение России в возвращении к монархии; знаем, что все события последних месяцев ясно показали, что народ не способен был воспринять свободу, что масса населения, не участвующая в митингах и съездах, настроена монархически, что многие и многие, голосующие за республику, делают это из страха. Все это ясно, но признать это мы не можем. Признание есть крах всего дела и всей нашей жизни, крах всего мировоззрения… Признать не можем, противодействовать не можем, соединиться с… правыми… тоже не можем», — по-видимому, он уже не верил в возможность воплощения демократических идей, слишком хороших для России. Что же оставалось?
От Корнилова до Ленина
Корниловская попытка окончилась неудачей. Обстоятельства этого провала были таковы, что социалисты, входившие во Временное правительство, окончательно и бесповоротно лишились доверия патриотического офицерства и умеренно-правых предпринимательских кругов. В случае успеха этого союза ход событий был бы существенно иным.
«Передо мной „Московские ведомости“ от 29 ноября 1917 года. Крупными буквами набрано: „Вчера в Петрограде открылось Всероссийское учредительное собрание. Старейший депутат социалист-революционер Шевцов предложил избрать председателем собрания лидера партии большинства — эсера Виктора Михайловича Чернова. В первом чтении принят закон о земельной реформе. Временное правительство сложило полномочия перед народными избранниками. Председатель Предпарламента эсер Н. Д. Авксентьев предложил ввести в России президентскую форму правления. А. Ф. Керенский — всенародный кандидат в первые российские президенты. Заявление большевиков: Каменев — „мы были на волосок от гражданской войны“. Лидер меньшевиков-интернационалистов Лев Мартов предложил избрать правительство национального согласия „от народных социалистов до большевиков“. Партия народной свободы заявляет, что поддержит такое правительство, если оно представит реалистическую экономическую программу. Керенский — „Россия не созрела для социалистического эксперимента“. Учредительное собрание большинством против 97 голосов приняло заявление о моратории на военные действия до 1 апреля…“»
Я стал лихорадочно листать следующие номера. Из них узнаю, что в декабре 1917 года было образовано однородное социалистическое правительство В. Чернова, в котором министром внутренних дел стал большевик М. Покровский, а министром просвещения — А. Луначарский. Кресло министра иностранных дел досталось Л. Мартову, правительство пригласило на пост председателя Главного экономического совета кадета А. Коновалова, а П. Милюков отправлен послом России в Лондон. Немцы согласились на пятимесячное перемирие, началась демобилизация трети состава русской армии. Земельные комитеты организованно проводят изъятие и распределение помещичьих земель, а в Петрограде заседает главный трудовой арбитраж — Центральная примирительная камера — с равным участием рабочих, профсоюзов и предпринимателей.